Цвингер
Шрифт:
Из гостиницы стало уже вообще не выйти. Ответственность за туристов. Днем и ночью — ваучеры, полотенца, неработающие краны, номера автобусов, Сара Симеони, Меннеа… На постоянном фоне бессмысленной песенки тех лет, другого, незнаменитого барда:
Ах, гостиница моя, ах, гостиница, На кровать присяду я, ты подвинешься…В этой песне их больше всего забавляла строка «Переводим мы любовь с итальянского».
Так как уже дошло до откровенности интимнейшей, чем постель, Антония выложила, с какою целью,
Да он и сам давно догадывался.
Во-первых, Тошино пересиживание целого года в Москве, само собой, было не случайным. К этому привел тот самый итальянский карнавал. Пестрая клоунада, всякие блондинистые парики и цветные контактные линзы, которые выписывал подпольщикам сочувствующий окулист, потому что без рецепта цветные линзы не продаются. Неужели и впрямь в чем-то серьезном участвовала эта дурында?
— Ну, немножко в наружном наблюдении, в сопровождении.
Имелось в виду — для ограбления банков (как она важно произнесла — для реквизиции).
— И что, ты прямо грабила вместе с этими твоими бомбобросами?
— Лично меня большей частью привлекали на разведывание местности…
Все было, конечно, понарошку. Но в семьдесят девятом случилась облава. Полиция прошлась жесткой метлой по их капустнику. В ходе спецоперации седьмого апреля повылавливали крупную рыбу: шестнадцать подпольных командиров, среди которых Тони Негри, Оресте Скальцоне и Франко Пиперно из «Потере Операйо». Что делалось! Мели профессоров, архитекторов, владельцев книжных магазинов, врачей. Искали и находили оружие… А больше всего хватали разных мелких молокососов. Тогда и Антонии заломили руки и на полицейской «газели» доставили ее в участок с обвинениями в «подрывной групповой деятельности» и «вооруженном восстании против государства». Это тянуло на срок приблизительно в десятку. Могло повернуться и хуже. Из пыли забвения выкопали кошмарную статью, двести восемьдесят четвертую, «восстание, разжигание гражданской войны» — ее вообще вспомнили тогда впервые за все существование Итальянской Республики. Эта статья предполагает, между прочим, пожизненное заключение.
— Просто не повезло. Этот зверь, прокурор Калоджеро, решил начать именно с Падуанского университета, с политических наук, где я как раз на русистике училась.
— Счастливая ты. Меня Ульрих не пустил на Сьянс По. Пришлось поступать на филологию, вот я и бросил все на фиг на самой середине.
— Ну и я бросила все на фиг на самой середине, хоть мне на Сьянс По и разрешили поступить. Ступить. На тонкий лед. Такой у нас был лозунг, про «лед тонкий».
— А я в Париже в шестьдесят восьмом слышал лозунг не про лед, а про «песчаный пляж под булыжниками»…
Ее знакомцы замечательные умудрились, хотя и на периферии, бестолково засветиться и в каких-то расследованиях дела Моро, и в документах следствия об убийстве судьи Алессандрини, и в чем-то имеющем отношение к убийству журналиста «Коррьере делла Сера» Вальтера Тобаджи.
— Вся Италия обсуждала экспертизу голоса человека, звонившего на квартиру Моро. Хотя голосовая экспертиза вообще-то недостоверна и противозаконна.
— Помнишь, Тошенька, о голосовой экспертизе у Солженицына «В круге первом»!
— Ну вот именно что!
— Хотя в Америке, мне Ульрих говорил, уже имеются серьезные подвижки в разработке системы Voiceprint evidence.
— Да. Но Италии до них далеко. Все делается по-тупому. Вот в январе этого года вышел журнал «Эспрессо». С приложенной пластинкой, на которой
— Так о твоем аресте.
— Немного приятных воспоминаний о моем аресте.
И дальше Виктор, закусив губы до крови, иногда забывая дышать, слушал от Тоши, что с ними проделывали тогда в полиции. Как орали, чтоб признавались, будто у них подпольные группы по пять человек, военная школа, оружие, взрывчатка. Назвать имена, кто с кем в пятерке. Держали часами на коленях, обливали водой в холодной клетке, пекли в невентилируемых камерах, поили соленой водой. Как водится, не давали спать. Ну, доводили этих детей (а все, по памяти Тоши, там были подростки, дети) почти до психоза. И дети один за другим проборматывали чьи-то имена, не понимая часто чьи и в каком контексте допрашиватели их будут использовать.
— Мы еще как могли держались. Не то что Марко Барбоне. Или другие. Дело в том, что вот недавно, в восьмидесятом, приняли закон о смягчении наказания стукачам и доносчикам. Тем, кто сотрудничает с полицией. Патрицио Печи с апреля восьмидесятого выкладывает имена дюжинами… Роберто Сандало… Фьорони сдал всех.
Тошин отец тогда жил в Женеве и работал в Международном бюро труда. Узнав, что Антония арестована в Падуе, где ее дружки стреляли кому-то по ногам, а дальше и похитили какого-то профсоюзного деятеля из Национальной конфедерации, а дальше из какого-то окна у них вылетел шкаф и прибил стоявшего в оцеплении агента полиции, отец примчался, прошел по высоким кабинетам. Кто знает, что он там и кому наобещал, но девочку ему отдали. При условии немедленного удаления из Италии. Документы еще можно было убрать из дела. Не одну ее, кстати, вывели родители из служебного подъезда квестуры. Отец как раз тогда сумел от МОТа срочно оформиться в СССР, в Субрегиональное бюро для стран Восточной Европы и Центральной Азии. И организовал для Тоши стаж у себя в структуре. С применением ее русского. Зачаточного.
— Но ты что-то недоговариваешь, анимула. Как я тебя себе представляю, для тебя вообще-то неприемлема такая сдача… В то время как твоих друзей прессуют в тюрьмах Рима, Трани, Пальми и Форли.
— Да, не стала бы я брать спасенье из рук профсоюзов. Тем более, ужас, именно в которых мой отец. Работка там у него… Стыдно даже говорить. Обеды на крахмальных скатертях и зарплата с надбавками, с представительскими и с командировочными. Уж я-то знаю их, профсоюзников, бюрократов… Нет, я не спорю, краснобригадовцы перегибают палку, убийство Гуидо Росса — преступление, кровавая дикость. Это не способ полемики с профсоюзами. Хотя профсоюзы, в свою очередь, продались, конечно…
Эти вот «продавшиеся профсоюзы» и «закосневшее коммунистическое движение» были главными идейными противниками и Антонии, и ее друзей. Ненавистны были, конечно, и «челерини», и «фашетти», и «санбабилини» — правые экстремисты, с кем сражались древками транспарантов и булыжниками мостовой. Но и по профсоюзным колоннам во время демонстраций «городские индейцы», как по фашистам, метали всякую гадость — пузыри с алой краской, а бывало, и камни. Дрались гаечными ключами. Ну, тут обычно появлялись и наводили порядок карабинеры.