Цвингер
Шрифт:
Но не гаечный ключ, не слезные петарды и не пневматические «флоберы» были лучшим орудием Антонии. Нет, ей здорово удавалась выдумщическая, изобретательная работа. Тоша ловко монтировала фотографии и выдумывала подписи. Ходила в Падуе по редакциям, выпускавшим сатирические фотороманы и фотомонтажи. Все это было близко к внепарламентским «новым левым». Едкий их гротеск был направлен против «китайской», «вьетнамской» и «палестинской» романтики, против тупоумного и грубого начетничества тех, кого они обзывали «Третьим интернационалом».
Забавно, что Роберто Бениньи был тогда с ними и поддерживал их.
В результате
Потому-то, не выдав, с какой задумкой, Тоша согласилась на предложение отца — тише воды ниже травы, переезжаем в Москву, пересиживаем в карантине. Знал бы папа, что товарищи из «Мале» тем самым забрасывали ее за линию фронта, туда, где борьба с лицемерием и косностью представлялась самой острой. Забрасывали распространить подрывную «Правду» на олимпийских объектах. Как горьковскую Ниловну с листовками. Рискуя, разумеется, крепко рискуя.
Рискуя… подумал Вика. До чего переменился мир. Поди попробуй объяснить про этот риск Наталии. Вообще молодежи нынешней. Попробуй втолковать про «распространение подрывной информации» сегодняшним пользователям интернета. Информация сейчас летит без границ. И, разумеется, без цензуры.
В июле — начале августа все покатило по нарастающей. Мелкие неприятности: поднадзорная Тошина туристка поперла вдруг на Красную площадь сниматься для рекламы голышом, распахивая каракулевое манто. Плюс сложности с запрещенными лекарствами, которые Антония добывала для гения в абстинентной ломке. Потом скандал, обнаружились в холле гостиницы номера сатирической «Правды». В итоге по следу Антонии двинулась ГБ в паре с неотстававшей СИСДЕ. И, в довершение, кто-то из арестованных в Италии расписал следователям всю подноготную падуанской ячейки, что было и чего не было, и на всех подали в международный розыск. А второго августа был взорван вокзал в Болонье. Не левыми был взорван. Но родители, видимо, решили, что единственный выход — убирать эту девочку на Луну. Отправлять в космос (а не в «Космос»!) следом за медведем на воздушном шаре, оплаканным сердобольными итальянцами.
Мог ли Виктор все это предугадать в день, когда предложил выбраться из логова и навестить «Дом приемов» Левкаса, где собираются обозреватели? Показать Антонии журналистов. А самому хотелось отличиться перед нею, ну и похвастать перед бомондом нежноликой Антонией.
У Левкаса до сих пор на него мало внимания обращали. Это обескураживало Виктора. Хотя и то сказать, какими достоинствами он выделялся? Ничем не выделялся, кроме ушей. Недоучившийся лекторишка.
А его все тянуло как завороженного туда. Корифеи, дипломаты, политиканы!
В свое время, когда приехал и начал переводить на Спартакиаде, он пылко знакомился с аккредитованными в Москве корреспондентами. Но те при нем осторожничали. Как он понял потом — подозревали в нем гэбэшного казачка, засланного их идейно зондировать. Виктор же в те времена был млад и глуп и от юной бравады трепался без удержу. Изображал паладина свободного мира.
— Мне интересно тут. Есть интересные наблюдения. Мои студенты много мне рассказывают. Я сказал бы, что Советский Союз — хоть и застывшая система, но есть плюс в том, что она практически не действует. Она
И так далее, и так далее. Несостоявшийся политолог. И режь — не просекал, почему европейцы от него шарахались.
Лишь постепенно иностранные журналисты привыкли к Виктору. Осознали, что он просто швейцарский студент. Что подобного простофилю еще поискать.
Успокоились. И сами нередко разъясняли ему всякие тонкости про партийно-правительственную клюкву. Хотя им-то любая информация доставалась великими трудами. В те времена заморских журналистов не пускали даже в обыкновенные аптеки. Требовали, чтобы все сидели в новопостроенном пресс-центре в Останкине, под новопостроенной телебашней. А они расползались. Камуфлировались, переодевались, проникали. Итальянский репортер Пьетро Остеллино, например, просочился и в аптеку, и даже в Боткинскую больницу. И ядовитым пером увиденное «оклеветал» перед тем, как его срочным темпом выперли из Советского Союза.
С ними еще осенью Виктор в первый раз пошел в «Дом приемов» к Левкасу. Наплевав на все предупреждения Ульриха.
— Ты фазан, павлин с хвостом распущенным. Готов раздеться догола, вставить перья в зад, лишь бы тебя одарили вниманием! Держи на замке рот!
Это вопил Ульрих, услышав о походе к Левкасу.
— Это же гэбэшная, насквозь просвечиваемая хавира!
Такие выражения, как «хавира» и прочие, усвоенные в лагере, Ульрих эффектно вставлял в свою французскую речь в русскоязычной первозданной форме.
Но Виктору — хоть кол теши. Ему было лестно бывать у Левкаса. Люди интересные, разговоры. Ну и он высказывался про все. Чирикал. Вслушался раз, а там какой-то крупный математик, вернувшийся из Франции с цикла лекций, ругал французскую систему:
— Студент четвертого курса одного из лучших парижских университетов спросил меня на письменном экзамене по теории динамических систем: «4 / 7 больше или меньше единицы?»
— Да что вы! Этого не может быть!
— Еще как может. Вопрос об асимптотике решения дифференциального уравнения, который он решал, сводился к исследованию сходимости интеграла, зависящей от показателя в асимптотической формуле для подынтегральной функции…
Вика поглядел — решался смотреть на говорящего он один.
— …Ну, студент правильно вычислил нужный показатель. Но простым дробям его учил не я. И здесь он оказался беспомощным. Разрезание яблока при обучении дробям там заменяют кольцом Гротендика, и в результате…
Тут Вика, покраснев, выскочил:
— Подтверждаю, я как раз жертва этой системы и есть.
— А кто вы, вроде мы не знакомы еще, — рассеянно уставился на него Левкас.
— Виктор Зиман. Лектор в МГУ. Из Швейцарии. Внук такого писателя Жалусского. Но в школе я учился во Франции, потому и говорю…
— Как же, помню, Жалусский. Семен Жалусский, книги по истории искусства… Да и в дрезденской эпопее лично поучаствовал, n’est– ce pas?
Удивительно, до чего хорошая память у этого Левкаса, сказал себе Викочка.
В эпопее дед не «поучаствовал», а ее организовал и возглавил, но не хотелось вредничать. Левкас просто воспроизвел официальную советскую формулировку. Говорил он по-французски превосходно, произношение, подумал Вика, — моего не хуже…