Цвингер
Шрифт:
И испанцы! Их количество удвоилось в этом самом пышном отеле ярмарки. Глянь, из году в год испанцы все роскошнее и роскошнее!
На стойке «Франкфутер Хофа» господин Курц, небольшой, вертлявый, неотличимый от Луи де Фюнеса, быстро взглядывает на Виктора с улыбкой: ага, еще один год, а мы не изменились. Тот же номер комнаты. Вот ваш пропуск. О, еще, погодите, где-то тут для вас приготовлен и конверт.
— Да, я жду по факсу страничку.
— Нет, не факс. Вам принес конвертик кто-то. Кто — я не видел.
Толстая бумага, запечатано, на конверте карандашным курсивом выведено «Зиман».
Не утерпев, прямо у стойки, в ожидании, пока продемонстрируют и прокатят свои «Американ
Как так? Демоны не унимаются? Рой за роем. На сей раз какой нам бесы сюрпризец поднесли? Преоригинальный, вуаля! Пришел тот час, когда сверхъестественная сила вложила Вике в руки свежее и собственноручное письмо покойного Владимира Плетнёва к нему, к Виктору Зиману.
Вчера написанное.
Мертвого, прошу заметить, Лёдика.
Умершего более тридцати лет тому назад на Викиных глазах.
Писано вчера. На вчерашнюю, свеженькую, не придерешься, темочку. Это письмо о переуступке авторских прав на болгарские документы Жалусского.
Так что писано не давнее вчерашнего дня.
В. Н. Плетнёв тридцать второй год лежит на Сен-Женевьев в могиле.
Старче, я пишу с того света. Уже обжился и тебя буду рад видеть тут, когда ты перестанешь дурить и цепляться за твое нынешнее состояние. Желаю тебе перейти в мое. У меня есть причины полагать, что скоро это и произойдет, во имя чего переставай трепаться и поэнергичнее организовывай улет.
Тот, кто это передаст, в разговоры с тобой вступать, естественно, не в кондиции. Но прекрасно умеет, сам увидишь, объясняться без слов.
Те, кто занимается этим добром в Болгарии и кому мы сейчас с тобой дадим добро, пользуются моим доверием и действуют в союзе со мной. Сделай, что они просят. Подпиши бумажонки, нужные для публикации. Это незачем обсуждать: так же просто, как Пифагоровы штаны на все стороны равны. Главное — болгарские документы наконец напечатаются и пойдут куда им было суждено, в широкий мир!
Используй эту возможность, другой у тебя не будет. Они тебе дышат в затылок. Они на тебе висят. Не хочу о печальном, но ведь ты же насмотрелся на моем примере, чем кончается подобное. Неожиданно получается, что времени было отпущено меньше, чем ждал. Человек располагает, а бог смеется, говорила твоя, увы, покойная бабушка.
Я за этой историей из моего прекрасного далека, будь уверен, слежу.
Ты же действуй, не откладывай! Дай болгарам добро. У тебя в распоряжении семь дней — только семь дней. Как семь было в Дрездене.
В Дрездене, по которому не отслужена панихида, что и до сих пор мучает тебя.
Я из своего далека читаю в мыслях? Угадал?
Ну, бывай же. Не тушуйся.
Вика сам всыпал, растирая пальцами, три горсти земли в яму. Обошлись без серебряной чаши и серебряной ложки, не устраивали VIP-похорон, как Тарковскому. Сыпали землю на серый гроб, подзахораниваемый в чужую могилу, на кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа. Вторым к незнакомой тетеньке. На кладбище нельзя было создавать новые захоронения. Только через несколько лет Лёдику выделили под землей отдельную квартиру. В точности как в СССР после Сталинской премии: тоже квартиру дали. Вика присутствовал и при перезахоронении.
А теперь Лёдик ожил и письма ему пишет. С пожеланием присоединиться поскорее к его загробному обществу. Пишет он, по собственному утверждению,
Ты сошел с ума, Виктор, друг, поздравляю тебя.
Выпучив губы и глаза в пароксизме изумления, «Мария-Стелла, дорогая, carissima!», раздвигает объятия поверх него какая-то дама, ей в ответ пышет душный выхлоп диптиховского «Сен-Жермена 34» и слышится возглас: «Джеральдина! Сокровище!» Виктор отклоняется, перед взором хрустальная витрина, гроб хрустальный, выставка кашемировых свитеров, поясов, поясков и малокрасивых бус, и трещит голова, пока Виктор подымается в левом зеркальном лифте от стойки господина Курца к себе на третий (таблетку немедленно из черного баульчика сожрать).
Обратиться за спасением. К единственному известному криптологу, мудрецу и разгадчику. К Ульриху. Который, кстати, только того и ждет — чтобы блудный отрок, ныне сорока семи лет, приполз к нему на коленях и уткнул в его растянутый на животе свитер заплаканную физиономию.
Ладно, но придется Ульриху после такого объятия потрудиться поразмыслить, порезвить мозгами.
Вот Виктор в номере. Что делать?! Черной аптечки нет. Лекарства остались дома под конопатым в липовой раме зеркалом. Сам вынул, спасать от мигрени Наталию. Это значит, нет и не будет снотворного. А завтра или там послезавтра полнолуние. А полнолуние гарантирует бессонную ночь. И не одну. Все ночи франкфуртские будут бессонными. В аптеке без рецепта ни за что не дадут.
Делать-то что теперь?
Тихо сбредать с ума.
Так не поверите, я уже сошел.
От Лёди личные письма получаю.
Нет, врете. Не сойду. Не сойду, а найду. Всему найду логичное объяснение. Найду, найду. Не сойду никуда. Никуда не пойду. Бутылку пива в номер, вернее две, и франкфуртские сосиски с салатом и с ватным картофельным пюре без кетчупа. Залягу в широкую, с перинами, с четырьмя подушками, с дивными рыхлыми, но в то же время и скользкими льняными простынями франкфуртерхофскую кровать! Перед этим все же свяжусь-ка дай с Ульрихом и посоветуюсь. Наталии позвоню, попрошу, кроме компьютера, захватить сюда и сумку черную с изузоренного подзеркальника.
Хотя если Нати приедет, вряд ли мне по ночам понадобится принимать стилнокс. А сегодня, за неимением сонных средств, может помочь испытанный способ — напиться с пристрастием.
А вот нет у меня сил звонить Нати и звонить Ульриху. Напиваться — есть. Явно растет температура. Интересно, как я буду работать на ярмарке. Ага.
Срочно, пока еще стою на ногах, пойду в бизнес-центр и переправлю письмо Лёдика Ульриху. У Ульриха пенсионеры-дружки все, как и он, интерполовцы. Графологическую экспертизу пусть проведут. Письмо-то рукописное. Почерк кто-то сымитировал. Хрена с два у них получится надуть меня. Эталон для сравнения, почерк Лёдика, у Ульриха в доме имеется.
Начнем с экспертизы, Ульрих пусть попробует восстановить картину, а завтра утром, будет мне авось полегче, все ему изложу.
Варнике, без тебя не обхожусь. Покажи, пожалуйста, графологам (Жильберу?). Экстренно. Проверить на идентичность почерку Плетнёва. Образцы — его адресные книжки — в ящике моего стола в Аванше. Жду ответа. Требуется для решения о покупке архива. Да, не забыть: если ты включишь телек вечером в среду, гляди немецкий ARD, передачу о Франкфуртской ярмарке, я тебе помашу оттуда. Передача про шпионов. Ты такое любишь. В четверг объявим ватрухинский аукцион. Жду, заранее благодарен за твою экспертную помощь. Экстренно. Рассчитываю. Ушастый.