Цыганочка, ваш выход!
Шрифт:
– Я тебе забожиться могу, – наконец первым заговорил Беркуло. – Не затем, чтоб ты меня пожалела да осталась… боже сохрани. И держать тебя я не буду. Твоя жизнь – тебе и думать, с кем жить. И дед твой прав был, и брат. Ничего не скажу, умные мужики. Но вот чтоб меня бог разбил… – Голос его потяжелел. – Мы с братом стрелять и не думали. Пусть гаджэ стреляют, а мы бы – мимо… Долю бы свою взяли потом. Кто после догадался? Вот так… А «наган» этот я больше в руки не возьму! Лучше пусть с голоду подохну, и весь табор вместе со мной! Не веришь – не верь! И – проваливай куда хотела, к лошадникам своим! Они тебе святые, вот
– Куда же я пойду… Куда я от тебя пойду, дурак… – простонала Симка, обнимая его. – Ты же забожился! Нас же с тобой Бог спас, понимаешь?!
Беркуло молчал. Молчал, безуспешно пытаясь проглотить горький ком в горле, не в силах отстраниться от тёплых, вздрагивающих Симкиных рук. И неотступно думал о том, что, если бы эту сволочь семизарядную не переклинило, если бы не проклятый Мардо с его «чужими» патронами, Илько остался бы жив. И Беркуло знал, что теперь эта мысль будет с ним всегда. Всегда, всю жизнь, до смертного часа.
– Люди, милые люди, ради бога, помогите! Ой, что делать-то, что делать нам? От поезда отби-ились, с голоду помираем, последние деньги украли-и… Ой, помогите, ради господа бога, кто-нибу-удь…
Усталая, худенькая рыжая девочка лет четырнадцати, ведя за руку белоголового мальчишку, бродила по базару города Брянска. Ветер гонял по рядам сухие листья, морщил лужи, в которых торжественно плавала шелуха семечек и отражались быстро бегущие по холодному синему небу облака. Народу на базаре было много, все толкались, спорили, торговались, ругались о цене, и на девочку с братом никто не обращал внимания. Наконец она остановилась возле прилавка с солониной и салом, за которым, грозно нависнув над своим добром, восседала монументальная тётка в красном платке.
– Идите, идите отселева, неча стоять! – прикрикнула она на девчонку, которая присела было отдохнуть на деревянный столбик у её прилавка. Та неловко вскочила, оправляя потёртую юбку, подняла на сердитую тётку прозрачные, полные слёз глаза.
– Тётушка, не сердитесь, ради Христа… Я посижу немножечко и уйду, ноги уж не держат… Господи, боже ты мой, что же мне делать?.. Васькаа, да не хнычь, пожалуйста, нет у меня ничего дать тебе…
– А вы откеля будете? – заинтересовалась тётка, слегка обезоруженная безобидным видом попрошаек.
– Ехали в Москву из Новочеркасска, от поезда отстали… А там все вещи остались, все до единой! – Девчонка вдруг залилась слезами. – Ой, ну что же мне теперь дела-а-ать… Тётушка, вам часы золотые не нужны?
– Че-ево?! – опешила тётка. – Каки таки часы?! Краденые, что ль?
– Да вы бога побойтесь! – всхлипнула девочка. – Часы семейные, дорогие… Уцелели оттого, что я их на шее носила, а так бы… О-о, если бы мама знала, что я бабушкины часы продаю-то… Но что же делать-то, господи?! Брат со вчерашнего дня не емши…
– Покажь. – Тётка протянула руку. Девчонка, помявшись, нехотя вложила в эту
– Сала кусок дам, – решила тётка.
– Да как можно! – всплеснула руками девчонка. – Это же золотые часы! Нет, как хотите, я…
– Ну и дохни с голоду, буржуйское отродье! Ишь какая подошла! А ну как я чичас закричу, что часики-то хапаные?!
– Да вы взгляните на них получше! Можете попробовать на зуб, они же золотые с камнями! И вот тут ещё…
– Я, красавица, твои часики возьму! – вклинился вдруг в разговор молодой, певучий голос. Цыганка лет двадцати, в рваной линялой юбке, дочерна смуглая, горбоносая, подошла к прилавку, весело блестя озорными глазами. Кофта её была ещё хуже юбки: с полуоторванным рукавом и обвисшим бахромой краем, – но из-под неё весело выглядывала нитка красных коралловых бус, а на голове цыганки красовался совершенно новый жёлтый платок.
– Хорошие часики, вижу! У меня на золото глазок намётанный! Дура ты, тётка, со своим салом, из-за жадности барыша не видишь – ну и к чёрту тебя! Красавица, пойдём, я тебе во сто раз лучше цену дам! Пять рублей николаевских хочешь?
Девчонка смотрела сквозь слёзы недоверчиво. Тётка тоже заколебалась:
– Подождь-подождь! Милая, то ж цыганка, она ж тебя обманет, всё ихнее племя такое! Ишь пять рублей! Да пусть сперва покажет, есть ли они у ней! Да ты хоть в руки-то ей, дурёха, часы свои не давай!!!
– А ты отсохни, холера пузатая! – не осталась в долгу горбоносая цыганка, ловко прихватывая часики за цепочку и делая незаметный шаг в сторону. – Сама-то куда как умна – несчастному человеку кус сала за золото суёт! Я – обманщица, а ты, значит, святая?! Посмотрите, люди, на неё, у ней уж и крылья над задницей серафимовы проросли, сейчас в небеса вознесётся! У-у, жлобина, на сиротах наживаешься! Совесть за сало продаёшь! Миленькая, изумрудная моя, серебряная, ну её к лешему, идём со мной! Хорошую цену дам, не пожалеешь!
– Эй, дочка, не ходи с ней, обманет! – истошно заголосила торговка. – Я тебе сама рупь дам и мяса отрежу! Милая, не слушай эту ворону!
– Я ворона? Я – ворона?! – взвилась цыганка. – Да чтоб твои глаза подлые по твоему вонючему прилавку растеклись, чтоб твоё нутро вместе с твоим салом немытым стухло! Люди, посмотрите на неё!!!
Торговка и цыганка принялись ругаться на весь базар. Тётка разошлась так, что даже вылезла из-за прилавка и, уткнув кулаки в бока, принялась энергично наскакивать на цыганку. Но та лишь смеялась, открывая большие белые зубы, и отпрыгивала в сторону, дразня тётку часами в своей грязной руке. Девчонка, отставшая от поезда, следила за схваткой испуганными, широко открытыми глазами. И, слабо вскрикнув, едва успела отскочить, когда её чуть не снесла с ног пёстрая, орущая орда цыганок, налетевших вдруг из-за угла, – молодых, босоногих, чумазых. Они ураганом пронеслись мимо оставленного без присмотра прилавка, сметя с него куски сала и солонины, дёрнули за рукав подружку в жёлтом платке, и та умчалась с ними. Через мгновение их и след простыл.