Да будем мы прощены
Шрифт:
Слышу шелест в кустах. На свет фар выходит Джордж. Он выглядит отлично – закаленный и обветренный, отдохнувший, как в воскресное утро.
– Привет, Джордж! Как жизнь?
Он подходит меня обнять, что для него вроде бы необычно.
– Ты меня обнимаешь или обыскиваешь? – Джордж не отвечает. – Рад, что ты получил мой подарок.
– Прием хреновый, – говорит Джордж. – Если облаками закрыто, ничего не получаю.
– А «Нетфликс»?
– Сильно тормозит.
– А можно взглянуть? Я еще ни одного сам не видел.
Джордж
– Красивая штука, правда? – Я постукиваю по разным приложениям. – Как тут фотографии достать?
Джордж тыкает куда-то, и открываются фотографии детей, перемежаемые снимками автоматов, пистолетов и прочей военной техники.
– Это что? – спрашиваю я.
– Всякая фигня, – отвечает он. – Помнишь, как мы с тобой играли в солдат, в «Героев Хогана» и всякое такое?
– Ага.
– Ну, так я снова начал. Тут особо делать нечего.
– Здорово, – говорю я. Тыкаю в почтовый ящик – вываливается письмо на иврите. – Без очков не разберу, – говорю я, делая вид, будто не понял, что это другой язык. Пока не видел пусковых установок с арабскими надписями и электронных писем из Израиля, я не верил на самом-то деле Уолтеру Пенни: считал это какой-то идиотской игрой. Но сейчас все складывается. Джордж всегда любил быть важной шишкой, рулить и править, и больше всего в детстве любил играть в войну.
– Тормозит, сука! – Джордж забирает у меня айпад и встряхивает его, как рисовалку, где так стираются линии.
– Наверняка вскоре должен появиться более быстрый. – Я достаю пакет с бумагами, которые Джордж должен подписать. – Прости, что с этим пристаю; не мог дозвониться до твоего адвоката.
– Я тоже не могу. И на письма он не отвечает.
– Хочешь, поспрашиваю насчет другого?
– Можно, – говорит Джордж и подписывает документ за документом на капоте машины.
Я постепенно успокаиваюсь.
– Белье мое привез? – спрашивает Джордж.
– Ага.
– Это хорошо. А то здесь выдают дерьмо какое-то. Казенные плавки, вокруг ног натирают, потом бегать невозможно, и тесные, как черт. Яйца-то большие.
– Да, ты всегда так про себя говорил.
– Кастрюли-сковородки привез? – спрашивает он, не прекращая подписывать.
– Со мной. Много готовишь?
– Тут, знаешь, не тридцатиминутная зона доставки «Домино-пицца».
– И что готовишь?
– Сырный соус, арахисовый соус. Муки здесь полно, масла, сыра, арахисового масла и макарон. Сахара вот мало, нужно еще. У тебя с собой есть?
Я вытаскиваю из карманов пару пакетов сахарозаменителя «Спленда».
– Если бы ты предупредил, я бы…
– Свечи? – перебивает он меня, будто торопится.
– Вот те, что нашел, – говорю я, передавая ему свечи. – Это свечи Джейн.
Он берет их так, будто они самое важное во всем этом.
– Спички?
Открываю пассажирскую дверцу и копаюсь в отделении для перчаток. Вываливается всякое барахло.
– Сигнальные огни мне
– Блин, как на Хеллоуин угощение просишь, – бурчу я, передавая ему сигнальные огни и все закуски, что приготовил на дорогу. Джордж хватает из подставки полупустую бутылку кока-колы и допивает до дна.
– Поразительно, – говорит он. – Как божественный нектар этот вкус. Чего бы им здесь, на фиг, не поставить автомат с колой?
– Я тебе подарок привез, – говорю я, вынимая жестянку с печеньем.
Джордж искренне радуется, но вид у него тут же становится озабоченным:
– Это жестянка Лилиан?
Я энергично киваю.
– Что случилось? Она умерла?
– Жестянку я одолжил, а с тетушкой все в порядке, – отвечаю я, неожиданно впадая в панику. Об этом-то я и не подумал: откуда у меня жестянка Лилиан. Только помнил, что ее печенье – хорошая приманка.
Я гордо открываю жестянку. В ней лежит точно такая же старая, сморщенная, редко заменяемая пергаментная бумага. Печенья бледноваты, но точно так же из них выпирают шоколадная крошка и половинки орехов.
– Сколько? – спрашивает Джордж, глядя на меня в ожидании, как ребенок. Он не понял, что стоит ему захотеть – и вся коробка его.
– Два? – предлагаю я.
– На каждого? – уточняет он.
Я пожимаю плечами, решив, что он хочет свои два, а потом еще и два мои.
– Они кошерные? – уточняет Джордж.
Вопрос застает меня врасплох.
– Не знаю, соблюдает ли Лилиан кашрут, – говорю я, искренне озабоченный.
– Думаю, да.
Джорджу хочется, чтобы это было правдой.
Из-за дерева прямо за моей спиной выходит его друг Ленни и пугает меня до чертиков.
– Так это ты и есть тот поц?
– Это Ленни, – говорит Джордж. – Участник программы.
Я протягиваю жестянку:
– Печенья хотите?
И тут они на нас налетают, как дурацкий Человек-Паук – с неба. Жестянку с печеньем выбивают у меня из руки. Люди повсюду, инфракрасные очки подмигивают красным, как глаза насекомых. Дым, путаница. Что-то вонзается мне в зад и швыряет меня на колени. Глаза жжет, я лежу на земле лицом вниз. Вокруг меня какая-то суматоха, потом тишина. Какие-то белые клубы засасывает наверх – я смотрю и вижу, как в восходящем потоке от вертолета раздуваются белые семейные трусы Джорджа. Смутно вижу впереди самого Джорджа: он лежит, распростертый, из раны на голове идет кровь.
Так же быстро, как началось, все заканчивается.
Израильтянина нигде нет.
Я заползаю в машину, на переднее сиденье.
– Вы мне глаза выжгли на фиг, ничего не вижу! – ору я, протирая глаза.
– Все будет нормально, потерпи малость! – говорит мне лишенный тела голос Уолтера Пенни. – И перестань глаза тереть, только хуже делаешь.
– И долго терпеть?
– Несколько часов. Может, до утра.
– Со всеми этими мертвецами?
– Это не мертвецы, это спящие.