Да будем мы прощены
Шрифт:
– И думать забудьте! Бросить меня тут хотите? А если он разозлится, когда очнется? А если вы кого-нибудь пропустили? Или кто-нибудь захочет отнять у меня машину? Я гражданин, и у меня есть права.
Слышен разговор множества голосов, и кто-то говорит:
– Партнер наш тут развонялся и хочет, чтобы его отвезли домой. Можем кого-нибудь прислать, чтобы порулил его машиной?
Я начинаю дудеть в клаксон.
– Погодите.
– Не собираетесь меня забирать? Чтоб вас! – говорю я и снова давлю гудок. –
При каждом слове давлю на клаксон.
– У тебя микрофон установлен рядом с сигналом. Если не перестанешь гудеть, я тебя, блин, отключу. Через две минуты пришлем к тебе человека. Не вздумай снова гудеть.
Я слышу, как снижается вертолет. Глаза жжет, все расплывается, но я вижу, как спускается человек в полной экипировке. В руке у него зажата бутылка газированной воды, и сцена напоминает безумный рекламный ролик насчет утоления жажды на войне. Он приземляется, отстегивает шнур, на котором спускался, и дергает его. Веревку выбирают наверх.
Солдат подходит к месту водителя, похожий на огромное светящееся насекомое, открывает дверь, скручивает с бутылки крышку и брызжет водой прямо мне в лицо.
– Так лучше?
Я вылезаю, мокрый насквозь, обхожу машину и сажусь на пассажирское сиденье.
– У вас всего полгаллона бензина? – спрашивает он, запуская двигатель.
– Я вроде не проезжал по пути заправочных станций.
Он включает передачу, и мы трясемся вдоль по дороге.
– Вы правильно едете? – спрашиваю я. – Почему не свернули?
Протираю глаза рубашкой – не помогает. На ней та же дрянь, что в глазах.
– Слышь, безмозглый, а ведь поц-то прав, – говорит из спикера голос Уолтера Пенни. – Ты не туда поехал.
– Виноват, – отвечает солдат. – У меня малость дислексия.
Он разворачивает машину, давит на газ, и раздается громкое «бум». Это даже не звук, а мощное ощущение, будто во что-то стукнули.
– Что там у вас? – спрашивает Пенни.
– Похоже, какое-то животное сбили, – отвечает солдат.
– Будем надеяться, что животное, – говорит Пенни.
– Кажется, можем ехать дальше, – сообщает солдат.
Побитая машина хромает к финишной прямой. На дороге нас встречают две машины без маркировки и отвозят вновь на исходные позиции.
Я вылезаю. Мне дают бутылку с жидкостью для промывания глаз. Первым делом вижу побитый капот, покореженный радиатор, трещину в ветровом стекле и кровь.
Подходит Уолтер Пенни, смотрит на машину и вытаскивает из конверта белый бланк претензии.
– Всегда ношу с собой несколько штук. Правительственный бланк претензии, одинаковый на случай автоаварии или если тебя убили дружественным огнем. У правительства самостраховка – одна форма на все случаи. Но фишка тут вот в чем, – говорит он, помахивая бланком. – Действует только в том случае, когда ты был за рулем. Ты сам оттуда
Я в недоумении оглядываюсь. Солдат исчез.
– Ты сам приехал из леса? – повторяет вопрос Уолтер.
– По-видимому, – отвечаю я.
– Один?
– Похоже на то, – говорю я, выдергивая бланк у него из пальцев.
– Тогда можешь его использовать для претензий по машине и по собственной персоне.
– Вы в меня стреляли, – говорю я, не обращаясь ни к кому конкретно.
– И себя и машину – в одной и той же претензии, – напоминает Уолтер Пенни.
– Едва царапнуло, – говорит один из тех, что непонятно откуда. – Я запись смотрел.
– Вы очень похожи на своего брата, – говорит один солдат так, будто это все объясняет.
Я даже не спрашиваю, где израильтянин, но замечаю, что один из фургонов без маркировки уехал.
– Мы закончили? Я могу ехать?
– Да, – отвечает Уолтер. – Заправиться не забудь.
Меня провожают до дороги – она жутковата при полном отсутствии других машин. Жму домой со скоростью восемьдесят миль в час. Жал бы и больше, но при повышении скорости что-то начинает неприятно дребезжать.
Меня трясет, включаю отопление – ноль реакции. Лезу рукой вниз – сиденье автомобиля мокрое. Щелкаю подсветкой карты – сиденье потемнело от крови.
Небо за стеклами начинает светлеть. Сколько времени, я не знаю – часы в машине застыли на три сорок три. Незадолго до своего поворота я отклоняюсь от пути, заезжаю в местную больницу. С парковки посылаю эсэмэску тетке Рикардо, что задержусь дольше, чем собирался, и вижу шесть непринятых вызовов – сообщения от Эшли и Рикардо. Они пишут «привет», делятся анекдотами и спрашивают, когда я вернусь.
К окошку подходит охранник.
– Тут стоять нельзя, – говорит он. – Парковка только для пациентов.
– У меня задница в крови, – объявляю я, вылезая из машины. Он ведет меня к сестре приемного отделения.
– Что случилось? – спрашивает она.
– В меня стреляли, – говорю я и теряю сознание, падая на пол. Прихожу в себя на каталке, лицом вниз, голой задницей кверху, и кто-то ее фотографирует. Слышу, что уже сделали рентген и, к счастью, дробин не нашли.
– Надо почистить, – говорит врач. – Тут зашивать нечего.
– Мне новый фотоаппарат подарили на Рождество, могу сюда принести старый, – говорит чей-то голос.
– Какое у него разрешение? – спрашивает другой.
– Понятия не имею, но уж точно получше, чем у этого дерьма.
Они еще обсуждают технические вопросы, а я лежу с голой задницей. Один из них наклоняется и обращается ко мне:
– Мы сделаем вам анестезию на седалище и почистим, – говорит он. – Рана была глубокая.
– Как это случилось? – спрашивает другой, наклоняясь ко мне.