Да будем мы прощены
Шрифт:
– Ее подгребли под себя геи и бо2и.
– Не знал, что у вас в школе есть группировки.
– Это не группировки – предпочтения. Ее приняли к себе ученицы-геи и не определившиеся со своим полом. Честно говоря, я не думаю, что ей у них место. И началось какое-то брожение, вроде «кто ей сильнее посочувствует» – как в тех экспериментах, когда ребенок неделю таскает с собой яйцо и ухаживает за ним, как будто это младенец. В данном случае разные фракции ссорятся за право заботиться об Эшли, а преподавателям, сами можете понять, приходится занимать пассивную позицию.
– Извините
– Пора поискать иные варианты. Было бы хорошо, если бы она оставила нас раньше, а не позже – чтобы дать другим ученицам возможность начать возвращение к норме.
– Когда вы хотите, чтобы она ушла из школы?
– Чем скорее, тем лучше. Понимаю, что конец года совсем скоро, но котел готов взорваться. Я готова предложить вам полное возмещение платы за обучение и залога будущего года, что составляет семьдесят пять тысяч долларов, и мы дадим отличное рекомендательное письмо, где посоветуем взять ее на стажировку на остаток этого года. Она сможет и дальше развивать свой интерес к мыльным операм. Я найду кого-нибудь, кто это организует. Эшли говорила о желании работать в Эй-би-си в Нью-Йорке, но моя близкая подруга по колледжу руководит театром кукол в Скарсдейле, он называется. «Хиггледи-Пиггледи-Поп: кукольный дом». Это городской театр, и, думаю, место подходящее. Эшли сможет написать финальную работу о пережитом, сочетая свой интерес к театру, марионеткам и мыльным операм.
– Не слишком ли амбициозный проект для одиннадцатилетней девочки? Что думает Эшли?
– Она сейчас у себя в комнате, собирает вещи. Бо2и ей помогут нести тяжелое.
– Что ж. Я не думаю, что семьдесят пять тысяч закроют вопрос, – говорю я.
– Что вы имеете в виду – «закроют вопрос»?
– Учитывая ущерб не только для ее учебы, но и для эмоционального развития, обман доверия…
– Я могу дать сто пятьдесят, – перебивает она.
– Разговор начинается с двухсот пятидесяти, – отвечаю я.
– Мне нужно выйти с этим на школьный совет.
– Эшли никуда не поедет, пока не будет заверенного чека.
– Могу я вам перезвонить?
– Сделайте одолжение, – отвечаю я и вешаю трубку, довольный, что так рьяно отстаивал интересы Эшли.
Через час звонит Сара Зингер:
– Чек будет завтра к полудню. Сегодня я оставлю Эшли у себя.
– Берете заложника?
– Беру под защиту, – отвечает она. – И нужно, чтобы вы с Эшли дали подписку о неразглашении.
– Я дам, – говорю я. – Она не может, она несовершеннолетняя.
Перед тем как окончательно заключить столь существенное финансовое соглашение, я чувствую себя обязанным согласовать его с Хайрэмом П. Муди. Объясняю ситуацию, насколько могу, собираюсь сказать, что доволен этим соглашением – и вообще думаю, что отлично справился.
– Они вот так вот выкладывают четверть лимона баксов? – спрашивает он с каким-то веселым недоверием.
– Очевидно.
– На каких условиях?
– Я согласился не раскрывать информацию об инциденте.
– Это значит, вы не будете выдвигать обвинения?
– Не хочу, чтобы ребенка еще таскали.
– А что было на самом деле, вам известно?
– Если есть информация, которую они намеренно скрывают, то проблема окажется серьезнее, но у меня чувство, что они просто раздосадованы и волнуются о своей репутации. Когда я получу чек, отправлю его вам. И вы мне скажете, что надо будет, о налогах, о том, куда вложить эти деньги и как лучше ими распорядиться.
– Конечно-конечно. И вы меня простите, я не хотел никого обидеть насчет венерической болезни.
– Никого и не обидели, – отвечаю я, хотя это замечание показалось мне странным. Вешаю трубку и перевожу дыхание.
Заехав за Эшли, я вижу, что у нее обе руки забинтованы.
– Драматический эффект?
Она мотает головой:
– Гной.
– Твоя идея его замотать?
– Вряд ли.
Сара Зингер обнимает Эшли на прощание, как будто все так, как оно должно быть. Обнимая девочку, она передает мне тонкий белый конверт.
– Что это? – спрашивает Эшли.
– Информация о твоей стажировке, – отвечает Сара Зингер, глазом не моргнув.
До меня доходит: Эшли не знает, что ее вышибли из школы, а просто думает, что получила какую-то награду – привилегию раньше закончить год и получить работу в кукольном театре. Какие-то подруги бегут через школьный двор и порывисто обнимают ее на прощание.
– Пиши!
– Эсэмэску пришли!
– В днявку запости!
– Для и-бея собирай сувениры!
– Эшли, это надо прекратить, – говорю я, когда машина полностью загружена и мы едем домой. – Надо вернуться на правильную дорогу, а все эти лесбийские любовные истории, племенные шрамы воина – это малость в стороне лежит.
– А чего ты хотел от закрытой школы-пансиона?
– Надо нам к врачу сходить, может, тебе нужно какие-то лекарства попринимать.
– Я на антибиотике.
– Я о другом. События последних месяцев – такая штука, которую трудно пережить без небольшой фармацевтической поддержки.
– Но я нормально себя чувствую. Чуть выбита из колеи «печальным событием», как все это называют, потому что никто не знает, как еще сказать. Но если этого не считать, так жизнь у меня вполне нормальная, только мой отец убил мою мать, а мисс Рини меня потом завела очень-очень сильно, а сейчас у меня на руке гнойник и еще один на бедре, про который только ты знаешь и девочки, а так – ну все-все у меня в порядке.
Я виляю в сторону, объезжая здоровенного сурка, топающего через дорогу.
– Вот-вот, – говорю я, – вот и я о том же. У тебя чертова уйма такого, что приходится переваривать самой, а есть лекарства, которые иногда помогают поправить самочувствие. У тебя большой потенциал, лекарства же могут чуть-чуть улучшить жизнь.
– Это вроде как ума добавить? Мне все всегда говорили, что я тупица.
– Ты не тупица. Кто мог сказать такую глупость?
– Папа, – отвечает она, и мы долго молчим. – Не хочу я иметь карстовую зависимость.