Да не судимы будете

Автор неизвестен

Наконец наступила долгожданная минута, когда в зал заседа­ния вошли Н. С. Хрущев и А. И. Микоян. Все притихли. Хру­щев поздоровался и спросил: «Ну что здесь случилось? Кто будет вести Президиум?» Так как место председательствующего занято не было, Хрущев занял его и открыл заседание. Нами так и было предусмотрено, что председательствовать будет Хрущев, это мол, признак еще одного проявления «демократи­ческой воли Президиума», хотя уже все заранее было распреде­лено и известно, и все это было одной из деталей «расписанного сценария».

Заняв председательское место, Н. С. Хрущев, ни к кому не обращаясь, спросил: «Кто же будет говорить, в чем суть вопро­са?» Наступило, как говорится, гробовое молчание, хотя видно было, что и Хрущев напрягает все силы, чтобы не «сорваться». Выглядит он очень усталым, осунувшимся.

После некоторого молчания и замешательства слово «для информации» взял Л. И. Брежнев —

так было условлено на Президиуме до приезда Хрущева. Уже тогда даже по этому можно было определиться, что основная группа членов Прези­диума делает «ставку» на Брежнева в решении предстоящих организационных вопросов. Хотя, прямо сказать, можно и нуж­но было делать «ставку» и на других, которые имели большой опыт работы и более солидную подготовку, да и другими лучшими качествами обладали. Здесь конкретно речь идет о Н. В. Подгорном, и впоследствии время само это подтвердит. Но вместе с этим надо отдать должное Брежневу: он сумел сделать «информацию» острой, да иначе и быть не могло, ведь шли ва-банк.

Брежнев говорил, что в Президиуме нет коллегиальности. Многие решения принимаются непродуманно. Допускается оскорбление единомышленников по работе. Непомерно возро­ждается и растет культ личности Хрущева. Разделение обкомов партии на промьппленные и сельские — это большая ошибка, в партии и народе это не поддерживается, неприемлемо. По­следняя записка по управлению сельским хозяйством путаная. Здесь все запутано. Речь Брежнева была короткой, но правду на,цо сказать, содержательной, казалось аргументированной и убедительной. Но в его речи ничего не было сказано, а какова же во всех этих вопросах роль самого Президиума ЦК. Чув­ствовалось, что постановка всех этих «жгучих» вопросов в та­кой плоскости ставится впервые.

Взял слово Н. С. Хрущев. Он сказал: «Все здесь сказанное Брежневым, к моему огорчению, я, возможно, и не замечал, но мне никто никогда об этом и не говорил, а если это так, то надо бы было сказать, ведь я тоже просто человек. Кроме всего, вы ведь все меня во всем поддерживали, всегда говорили, что делается все правильно. Вас всех я принимал как единомышлен­ников, а не противников или врагов. Вы ведь не можете сомневаться в моем честном и искреннем отношении ко всем вам. Что касается некоторых выдвинутых здесь вопросов, в том числе и разделения обкомов партии на промышленные и сель­ские, так ведь этот вопрос не один я решал, он обсуждался на Президиуме, а затем на Пленуме ЦК КПСС и был одобрен, в том числе и вами, здесь присутствующими. Каждое мое предложение было направлено к лучшему, а не к худшему, и каждое из них обсуждалось вместе с вами. Я предан нашей партии и народу, я, как и все, мог иметь какие-то недостатки. Так спрашивается: почему же о них мне раньше никто не сказал, разве это честно среди нас, единомышленников? Что касается допущенных грубостей к некоторым товарищам, то я приношу извинения». Вот содержание его первого выступле­ния.

Настал самый тягостный момент, надо было начинать обсу­ждать вопрос. Как и было установлено, надо было мне высту­пать первому.

О своем переживании я никогда никому не говорил. Но, когда впоследствии стало известно, что мне пришлось высту­пать первым, многие меня спрашивали, а не было ли страшно? Можно было бы покривить душой, побравировать смелостью и сказать «нет». Но все это было бы неправдой, просто ложью и противоестественно человеческим чувствам. Выступать было страшно, я сильно переживал и волновался, может быть, и речь была не совсем гладкой и последовательной. Страшно и волни­тельно потому, что мы идем на крупный «исторический шаг», и что будет дальше, никто четко себе из всех нас не представ­лял. Знали мы, что политический резонанс будет сильный. Ведь все мы только вчера всячески поддерживали все мероприятия, принимали решения, одобряли все, доказывали их правиль­ность. Всячески поддерживали авторитет Н. С. Хрущева, да и в партии и народе Хрущев пользовался большой популярно­стью. Я переживал и волновался за ответственность своего слова и действия.

Лично я уважал Н. С. Хрущева за его многие положитель­ные качества, он никогда меня не ругал, не оскорблял, даже не повышал голоса. У меня с Хрущевым было много всевозмож­ных встреч, и каждый раз разговор проходил в деловом, требо­вательном, иногда поучительном тоне, как это положено между старшим и младшим по работе. А известно, что уважение как слепая любовь: если и замечаешь какие-то недостатки, то им не придаешь особого значения.

Из всей обстановки становилось ясным, что если бы некото­рые члены Президиума ЦК, набравшись мужества, своевремен­но и резко высказывали, что думают, Хрущеву, все могло сложиться по-другому и принесло бы много пользы нашему общему делу, а события могли сложиться совершенно по-иному. Но

мужество отсутствовало, слезы же и жалобы друг другу шли «потоком». Н. С. Хрущев, чувствуя, что в его адрес никаких замечаний нет, все больше веровал в свою непогрешимость. И вопрос был доведен до «точки кипения», а так как «предохра­нительного клапана» не было, то дело дошло до «взрыва».

Позже многие члены Президиума ЦК КПСС говорили, что «Н. С. Хрущев был горяч, несколько резок, но незлопамятен и очень общителен, берег кадры, с которыми он работал. Безусловно, он глубоко был предан нашей партии. Многие говорили, что впоследствии при новом руководстве все это было утеряно.

Одним словом, выступать было нелегко, а надо, «ставка сделана, игру вести надо».

в своем выступлении я остановился на вопросах работы промышленности, сельского хозяйства, партийно-организацион- ных. Ущемление прав республик, беспрерывные реорганизации всех звеньев порождали неуверенность, отрицательно сказыва­лись на нормальной жизни партии и страны. Но вся порочность «наших установок» заключается в том, что неизвестно кем и когда установлено. Получается, что если кто политический руководитель, то он должен быть непререкаемым вождем, изрекать только истины, причем «глубокие и гениальные», и все эти истины должны восприниматься всем народом, парти­ей и поддерживаться. Средства массовой информации и пропа­ганды наперебой восхваляют «гениальность» мыслей, непрере­каемость высказываний. И все это и другое стараются «объяс­нить» авторитетом, порядком и дисциплиной. На самом же деле создаем культ, уверенность в непогрешимости и «гениально­сти», часто в угоду всему этому идем на искажение историче­ских фактов. Нигде, никто, ни под каким «предлогом» не может покритиковать действия руководителя, сделать замечания или высказать свою точку зрения. Фактов по этим вопросам можно привести множество, но об этом несколько позже. Страдаем мы и другой крайностью: если отстранили руководителя от власти, то тогда валим на него все и вся. Все это воспринимается в партийных рядах и в народе болезненно, со значительным недоверием к проводимым мероприятиям. Часто наспех выдви­нутые лозунги мы «одобряем», много пишем, шумим, а потом забываем о них или стыдливо умалчиваем. Так было с призы­вом «перегнать США по производству молока, мяса на душу населения» или «в> течение десяти лет предоставить каждой семье отдельную квартиру». Не один же человек это «выдумы­вает», а если он «выдумывает», то надо, чтобы находились силы, разумно противодействующие подобным иллюзиям и по­литической демагогии. Даже в религии против всякой ереси выступают остро, так почему же в политике, где затрагиваются интересы народа, допускаются такие «вольности»? Все это наносит нам огромный вред, порождает неверие.

Мне было нелегко говорить. Когда я «осмелился» сказать несколько критических замечаний в адрес Президиума ЦК, это кое-кому очень не понравилось. Еще тогда по моему выступле­нию Брежнев проронил: «Ну что ж, выступает кто как может и как понимает».

Свое выступление я закончил словами: «Сложные вопросы внутреннего и внешнего положения нашей партии и страны настоятельно требуют глубокого обсуждения и принятия орга­низационных и политических мер для исправления положения. Началом этому будет настоящий Президиум ЦК, а возможно,и Пленум ЦК КПСС, дела не терпят отлагательства, их надо срочно решать».

Во время моего выступления Н. С. Хрущев подавал несколь­ко раз реплики, на них я давал ответы, парировал, а под конец сказал: «Никита Сергеевич, мы вас слушали много раз — послу­шайте один раз нас».

После меня выступил Воронов Г. И.— Председатель Совми­на РСФСР. Он очень резко говорил о культе личности Н. С., нетерпимости его к замечаниям, издевательском тоне в разгово­ре с товарищами по работе, о порочном стиле работы.

Выступление Шелепина А. Н. Свое выступление он постро­ил на том, что стиль работы у Никиты Сергеевича порочный. Даже в своем выступлении на данном Президиуме он пытался оправдать свои действия. В Президиуме сложилась обстановка нетерпимая, Н. С. Хрущев всем дает клички и характеристики и ни с кем не считается.

Выступление Кириленко А. П. Он сказал, что Н. С. Хру­щев нарушает ленинский стиль в работе, нарушается коллеги­альное руководство. «Окрики на членов Президиума и секрета­рей ЦК и приклеивание им ярлыков», также недопустимо, когда вся власть сосредоточена в одних руках.

Выступление Мазурова К. Т. Очень короткое выступле­ние — держался очень скованно, чересчур трусливо. Несколько слов сказал о культе личности Н. С. Хрущева. О Казахстане было сказано, что «1шкто экономического эффекта не подсчи- тьгоал по освоению целинных земель, и тут имеется много сомнительных «показателей», никто никогда не подсчитывает всех затрат на производство зерна. Было сказано о принижении роли партийных организаций.