Да родится искра. Часть 1
Шрифт:
Дождь усилился. Тучи над головой сделались темнее и гуще, и девочке стало не по себе. Ничего, еще немного и можно возвращаться.
Вдруг откуда-то дохнуло холодом, Аммия подняла голову и беззвучно вскрикнула, заметив у входа в ущелье темную фигуру. Корзинка выпала из ее рук, и часть сорванных цветов рассыпалась в грязь.
К ней приближался мужчина в плаще, выкрашенном охрой. Дружинник. Одной рукой он придерживал капюшон, отчего в полутьме лица почти не было видно, другую держал на рукояти меча. Невдалеке переступала копытами его лошадь. Из-за шума дождя Аммия их не услышала.
– Девчонка!
Сварт вытащил из-за пазухи ее фиолетовую тесемку.
Аммия закусила губу и не сразу сообразила что ответить. Вроде бы, он ее не признал. Дорожная одежда выдавала в нем дозорного, множество которых стерегло окрестности города.
– Я…я просто…меня отец послал, – вырвалась у нее жалкая попытка оправдаться.
Услышав это, мужчина добродушно рассмеялся и протянул ей руку.
– Пойдем, отвезу домой. Здесь не место для игр. Если отец узнает, он тебе таких кренделей отвесит!
– Хорошо, сейчас.
Аммия припала к корзинке и стала быстро сгребать в нее выпавшие цветы, когда из-за гор внезапно послышался странный протяжный гул.
Дружинник выпрямился, растерянно заозирался по сторонам.
– Что за тьма еще?
Гул этот не походил ни на раскаты грома, ни на конский топот, ни на камнепад, изредка случающийся здесь, у предгорий Хладных Пиков. Больше всего он напоминал низкое утробное урчание какого-то огромного существа. Гудение нарастало, становилось отчетливее и громче, будто гигантский медведь пробуждался в пещере от слишком долгого сна.
В миг Аммию захватил страх, по коже волной прокатились мурашки. Она глянула в холодную грозовую высь в той стороне, откуда, как ей казалось, доносился далекий недосягаемый звук, и инстинктивно потянулась к мужчине.
Вдруг едва пробивавшийся сквозь тучи сумрачный свет, разом померк, и пала тьма, словно небеса заслонила черная непроницаемая пелена. Мир прорезал оглушительный рев, от которого содрогнулась земля.
Девочка почувствовала, что падает. Уши разрывала жуткая боль. Она заткнула их ладонями так сильно, как только могла, зажмурила глаза и принялась кататься по земле, задыхаясь и будучи не в силах выдержать этот устрашающий яростный ураган, что стер все прочие звуки. Аммия вроде бы кричала, но даже крика своего не слышала.
Скрежет, треск, свист, лязг – чудовищная пытка эта жгла и разрывала мозг, и не было от нее спасения. Сколько это продолжалось она не знала, но спустя какое-то время вроде бы стало легче. Аммия почувствовала, что сердце уже не так сильно колотится, осторожно оторвала ладони и разомкнула веки. Ее знобило, как в лихорадке. Растрепанные волосы налипали на глаза. В ушах все еще стоял звон.
Тучи над ней рябили и дрожали, будто студенец. Дождь продолжал беспощадно лить.
Что это было? Ничего подобного за всю жизнь она не слышала. Звук походил на голос, человеческий или звериный, но был таким громким, что не мог принадлежать живым созданиям. Может, землетрясение? Она слышала, что иногда божий гнев заставляет сотрясаться земную твердь.
Аммия кое-как поднялась и осмотрелась. Лошади уже не было. Дружинник лежал ничком в нескольких шагах от нее и не двигался.
–
Собственный едва различимый голос показался ей каким-то странным и непривычным, точно доносился из глубокого колодца.
Девочка присела рядом и с трудом перевернула сварта на спину. Он был без сознания – голова запрокинута, глаза открыты, но зрачки закатились за веки.
– Очнись же!
Аммия легонько трепала его по щекам и трясла, но дружинник никак не реагировал, хотя грудная клетка его слабо вздымалась.
Что же делать? Нельзя просто убежать и оставить его. Нужно…
На краю зрения мелькнула тень. Аммия повернулась и вскинула широко раскрытые, полные ужаса глаза на надвигающуюся со стороны шахты фигуру. Мужчина этот шел уверенно и легко, но как-то не по-людски передвигал ноги – неуловимое отличие сразу бросалось в глаза. Дикая догадка пронзила ее стрелой.
Порченый.
Сама тьма, безликая и непроглядная, лилась холодным пламенем из его пустых глазниц. Под хлещущим ливнем тьма эта мгновенно пригвоздила ее к месту. Она завораживала, сковывала волю и не позволяла оторвать взора. Одурманивающий яд проникал прямиком в разум. Лишь с огромным усилием девочка разорвала эти цепи и вернулась в привычный мир.
Аммия отчаянно затрясла сварта. Тот слабо хватал воздух ртом и не приходил в себя.
– Просыпайся! Ну же, очнись!
Нужно было удирать, спасаться самой, но разве могла она так поступить? Ведь он тоже чей-то сын, отец или брат.
Девочка схватила несчастного за подмышки и поволокла по земле, пыхтя и отдуваясь от натуги. Она не смотрела перед собой – туда, откуда неумолимо приближалась зловещая фигура.
Грязь налипала на ботинки, ноги Аммии разъезжались, она падала, но тут же вскакивала и вновь цепляла бездыханное тело то за руки, то за ворот плаща. Силы быстро иссякали, а ноша оказалась непомерна.
Поняв, что делу так не поможешь, Аммия отважилась на еще большее безрассудство. Она опустила мужчину, рывком – как учил отец – высвободила из его ножен короткий прямой меч и сделала несколько шагов навстречу врагу, заслоняя беззащитного сварта собой.
Прежде единственным ее противником выступало соломенное чучело, но она не считалась с тем, насколько комичен и жалок этот геройский порыв. Девятилетняя девчонка против обращенного слуги Вечного Врага, не живого и не мертвого.
Плевать! Ее учили обращаться с оружием. Здесь на севере женщинам тоже приходилось биться, когда того требовала ситуация.
Меч оказался тяжеловат. Она рассекла перед собой воздух и выкрикнула – больше для того, чтоб придать себе уверенности, чем стремясь отпугнуть:
– Прочь, отродье!
Отец говаривал, что из всех диалектов эти создания знали только язык стали.
Лицо девочки было перепачкано, волосы спутаны, лишь клинок сверкал, отражая призрачный свет.
Порченый и не думал отступать. Одним своим появлением существо это будто еще больше повергло мир во мрак. Наполнившая ее мимолетная отвага оставляла девочку тем скорее, чем ближе он подступал. Внезапный порыв храбрости грозил смениться паникой. Если побежать прямо сейчас, еще можно было остаться невредимой. Какое ей дело до безымянного дружинника? Унести бы ноги самой?