Да здравствует Государь! Три книги в одном томе
Шрифт:
Поприветствовал проводника и железнодорожного жандарма стоявших у дверей – против обыкновения двустворчатых и расположившихся в середине вагона, а не у концов.
Переступивши порог салон-вагона, он снял белую фуражку с высокой тульей, сменил легкое пальто на домашнюю куртку, а лаковые штиблеты на турецкие туфли, затем взмахом руки отпустил лакея и устроился в кресле у окна.
Убранство апартаментов – что и сказать – было заметно роскошнее знакомого ему по прежнему поезду, даже обломки которого, должно быть уже переплавлены в печах Юзовки и Луганска.
Двери украшенные
Всему этому великолепию предстоит быть его домом на ближайшие полсуток – и потом еще много раз…
Император подумал было – сможет ли он когда-нибудь сесть в поезд не испытывая теперешнего тщательно таимого страха?
Подумал – и усмехнулся сам себе с философским смирением.
Даже если не сможет – выхода то нет! Не сидеть же всю жизнь в Гатчине или Царском словно суслик в норе? А то ведь недолго и лису прозевать – а те норки то разрывают мастерски!
Правда в Германии некий инженер Бенц в прошедшем году изобрел экипаж на керосиновом четырехтактном двигателе Отто, а англичане уже давно строят паровые повозки бегающие со скоростью в тридцать верст в час. Может попросить… то есть, конечно, распорядиться (он же царь!) чтобы Министерство двора закупило пару таких для испытаний? Но ведь все равно из Петербурга в Москву не поедешь на подобных машинах.
…Зашипел стравливаемый пар и в такт ему фыркнули отпускаемые гидравлические тормоза. Потом поезд медленно и плавно тронулся…
…У рыцарей во дни ветхие был обычай «бдения над оружием» – перед посвящением провести бессонную ночь. Послезавтра он оденет корону государя всероссийского – самое время вспомнить этот обряд. Завтра он окончательно перестанет принадлежать себе – и станет принадлежать истории и России.
И сейчас Георгий вспоминал отца – царя, родителя, человека…
Из дорожного несессера он вынул фотографию в рамочке и поставил на стол. Это был снимок отца. Не парадный – где Александр в мундире генерал-лейтенанта гвардии и орденах. И не семейный – где он со всеми детьми с матушкой – все они живы и здоровы… Нет – фото на охоте, снятое небольшой походной камерой кем то из спутников. Император стоял у дерева опершись на ружье, облаченный в потертый казакин и курил папиросу. На нем Александр Александрович Романов выглядел скорее как купец максимум Второй Гильдии, или преуспевающий трактирщик, а может – хозяин извозного заведения. Простой, но какой-то по особенному трогательный облик, глядя на который молодой царь чувствовал, как перехватывает горло….
Отец…
Кем он был для России? Каким он был? И как ему распорядится его наследством?
Сейчас ему вспоминались забытые мелочи и то что вроде
В памяти всплыли отрывки из писем и рассуждений придворных сановников, собранные охранкой – их отец держал в особой папке.
«Он совершенно лишён аристократизма, присущего его деду и отчасти отцу…». «Вышел к нам в солдатских сапогах с заправленными в них по-простонародному штанами как босяк…». «Поношенный сюртук монарха невольно отталкивает…» «…Совершенно обыденного ума, пожалуй, можно сказать, ниже средних способностей…». «Похож на большого русского мужика из центральных губерний…» «По манерам скорее, более или менее медвежатый».
Какое же высокомерие сквозит в этих строках светских дам и важных чинов – гаденькое высокомерие лакея втихомолку насмехающегося над господином!
Как можно было не разглядеть за неавантажной наружностью батюшки его благородный характер, прекрасное сердце, благодушие, справедливость и вместе с тем твердость?
Или дело в том что несмотря на всю видимую простоту, окружающие отца просто не понимали? Что говорить – Александр III и в самом деле не был похож на освященного вековыми традициями святорусского помазанника Божьего. Но жил и не так как его европейские собратья-короли. Даже введенные с Петра церемониалы и привычки западных дворов, где внешние национальные различия были минимальными, были сразу же нарушены русским монархом.
Он первый со времен Павла I хоть не отменил вчистую, но облегчил столь любимый у нас в России фрунт с шагистикой. По вступлении на престол Александр немедленно распорядился упростить военную форму, на уход за которой тратилось немало солдатских да и офицерских сил и сделать ее более удобной. Исчезли многочисленные петлицы, гвардейские каски с плюмажем, и султанами, и ментики. Солдат и офицеров переодели в полукафтаны и шаровары, перепоясали цветными кушаками, а на головы им надели барашковые шапки.
Обер-офицеры стали похожи на каких то околоточных надзирателей! – жаловались армейцы. (Уже предлагали к слову прежнюю форму вернуть).
Когда после введения этого новшества состоялся первый придворный прием, один из генералов свиты – спесивый, заносчивый и недалекий князь Барятинский, командир Преображенского полка, – нарушил приказ и явился на прием в прежнем мундире. Когда министр двора сделал ему замечание, князь еле сдерживая раздражение ответил
– Мужицкой формы носить не буду!
Это был прямой вызов царю и неудивительно что Барятинскому пришлось донашивать свой блестящий мундир в Париже, уже пребывая в отставке…
Да что там князья и генерал-адьютанты – даже такой записной демократ, как Кони, как он обмолвился во время одной из встреч по следственному делу, весьма поразился, увидев на Александре III русскую рубашку с вышитым узором.
Иные втихомолку смеялись над его бережливостью – дескать скареден и скуп – как Плюшкин.
И в самом деле – отец носил простую тужурку, полушубок, сапоги – причем и изначально это были самые простые вещи: сапоги были даже не офицерскими, а солдатскими, тужурка – не из тонкого сукна, рубашки – и те не из-за границы, а из ивановского холста. А когда они рвались – отдавал их в починку – словно небогатый штабс-капитан из провинциального гарнизона.