Да. Нет. Не знаю
Шрифт:
– Поршнями надо было живее шевелить!
Но Аурика услышала и моментально отреагировала:
– Поршнями ты, недоразумение, будешь шевелить, когда вместо зарплаты выходное пособие получишь. А пока – за руль держись и следи за дорогой.
– Аурика! – возмутился было профессор, но тут же сник, понимая, что любое его вмешательство в процесс приведет к интенсификации этого процесса. К тому же рядом сидящая Наташа только передернула плечами и тут же отвернулась в окно, видимо, боясь расплескать временно наступившее успокоение. Это примирило Михаила Кондратьевича с действительностью, и он устало прикрыл
– Мама, – окликнула Аурику Георгиевну застрявшая в проходе между креслами такая же полная, как и все женщины семьи, Ирина. – Иди сюда.
– Зачем? – поинтересовалась Аурика, даже не удосужившись повернуть голову так, чтобы увидеть дочь.
– Ну иди сюда, – с не свойственной для нее настойчивостью повторила Ира, не сходя с места.
Аурика Георгиевна кряхтя поднялась с кресла и, с трудом протискиваясь, двинулась по проходу в конец салона:
– Что?
– Ничего. Знакомься. – Ирина сделала шаг в сторону, и взгляду Аурики Георгиевны предстал горделиво восседающий на автобусном сиденье мужчина, на голове которого красовалась шапочка с маленьким помпоном, надетая так же, как и телогрейка, не по погоде. – Видишь?
– Вижу.
– Так вот, знакомься, это дедушкин брат.
– Дедушкин кто? – не поняла Аурика.
– Дедушкин брат Федор, – с присущей Одобеску, а не Коротичам, театральностью представила «гостя» Ирина. Сидящие в автобусе стали оглядываться на странного мужика, чувствовавшего себя под взглядом Аурики спокойно и безмятежно.
– Что-то случилось? – обеспокоился Михаил Кондратьевич и привстал с кресла, чтобы разглядеть происходящее на «камчатке».
– Остановите автобус, – зычно приказала Аурика, и машина встала. – Ты кто? – она склонилась к самому лицу Федора. – Брат?
– Брат, – нагло заявил лжеродственник и, как ни в чем не бывало, посмотрел в мечущие молнии глаза Аурики Георгиевны.
– А ничего, что у моего отца братьев не было?! Ни братьев, – Аурика Одобеску рубанула рукой воздух, – ни сестер.
– Слепа ты, матушка, – смиренно сообщил мужик в телогрейке и снова осенил себя крестным знамением: – «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный…» – запел он на церковный манер, а потом остановился и изрек легко узнаваемое: – Все люди – братья, душа моя.
– Ну, в этом смысле, конечно, – Аурика оценила находчивость лжебрата и сменила гнев на милость. – Христарадничаешь?
– А что делать? – развел руками Федор, отчего его телогрейка распахнулась и приоткрыла фрагмент вытатуированного изображения Ленина.
– А чего ж без креста, юродивый? – учинила допрос Аурика, не обращая внимания на вопли опаздывающего водителя: «Хозяйка, – кричал он. – Ехать надо!» – Кто знает этого человека? – обратилась к присутствующим Аурика Георгиевна.
Оказалось, что никто. Ну, может быть, за исключением шофера, приезжающего к кладбищенским вратам по нескольку раз на дню. Но признаться в том, что лицо прощелыги ему знакомо, означало развязать диалог с хозяйкой, только что недвусмысленно четко указавшей ему на седьмое место в пятом ряду.
– Значит, никто, – пришла к логичному выводу Аурика Одобеску и предупредила брата Федора: – Знаешь, товарищ, я благотворительностью не занимаюсь. Изволь покинуть место обетованное, пока мы тебя под белы рученьки не вывели к
– А я отработаю, – пообещал назвавшийся братом и склонил голову к правому плечу, спокойно ожидая приговора «племянницы».
– Дядей будешь? – догадалась Аурика и показала, куда идти: – Давай, мужик, не задерживай. Ехать надо. Поминки у нас.
– Мама, – робко вмешалась изнывающая от ожидания Валечка, – ну пусть он едет, жалко тебе, что ли? Он все равно сзади сидит.
– Мне хоть сзади, хоть спереди, – моментально отреагировала Аурика Георгиевна. – Не жалко. Но надо по-человечески: подойти, попросить. Никто ж не откажет. А нагло лезть, когда люди в горе, извини, не позволю.
Мужик в телогрейке, внимательно наблюдавший за ходом переговоров, неожиданно для всех покорно встал, а потом так же неожиданно опустился на колени и голосом церковного регента нараспев произнес:
– Простите меня, люди добрые. За самоволие мое. За скверну мою. Ибо не со зла, а чисто по недомыслию моему глупому.
– Хозяйка, – снова взмолился шофер и, посмотрев на часы, тихо тронулся, на всякий случай, не снимая ноги с тормоза. Такое в его практике было впервые. Обычно все нормальные люди бегом с погоста бегут. Изо всех сил стараются: кладбищенскую землю с ног стряхивают, потому как примета такая, в автобус прыгают, друг друга по головам считают и мысленно радуются: «Все, мол, закончилось. Теперь и дальше жить можно. Вот только помянем и…» А эти! Не дай бог кому! То одного недосчитаются, то другого, то лишнего найдут и за своего не признают. Одним словом, никуда не торопятся. А ему что делать? У него – наряд. Заказано к положенному времени. Кому охота покойника в дому лишний час держать? Вот именно, что никому. Да и не по-человечески как-то – на вынос запаздывать. Не свадьба – похороны. А как объяснишь?! Они ведь разговоры разговаривают…
Почему разговоры – было понятно. Вокальные данные мужика в телогрейке так потрясли Аурику, что она не замедлила спросить:
– Ты певчий?
– Певчий, – тут же подтвердил брат Федор, хотя на поверку легко мог оказаться, кем угодно.
– А чего ж людей смущаешь? – пожурила его Аурика Георгиевна.
– Не хотел, матушка, – увильнул от ответа мужичонка, пришедший в прекрасное расположение духа от того, что заметил, как за окнами автобуса меняется пейзаж. То же самое, похоже, отметила и Аурика, неожиданно уставшая от глупого и бессмысленного разговора с незнакомцем, который еще пару минут назад возбуждал в ней чувство негодования, а сейчас – лишь легкое любопытство.
– Допусти, красавица, к поминальному столу, – в голосе Федора появилась какая-то цыганская интонация.
– С какой стати? – возмутилась обычно сдержанная Ирина и подошла к матери.
– С какой стати? – беззлобно повторила вопрос Аурика и предложила стоявшему на коленях владельцу замусоленной телогрейки подняться и сесть на сиденье.
– Не выпью – помру, – явил миру еще одну ипостась своей натуры брат Федор и обратился к сидящим в автобусе участникам завершившейся похоронной процессии: – Пожалейте меня, люди добрые, не похмелюсь – сдохну. На вашей совести грех будет. Да и помянуть покойного – божье дело, как ни крути. Чем шире помин, тем меньше домовин, – понес он совершенно невообразимую чушь.