Да. Нет. Не знаю
Шрифт:
– Я все понимаю, но все равно, Наталья Михайловна, как-то странно…
– А Лера-то сама что говорит?
– Да ничего она не говорит, лежит и в потолок смотрит.
– Конфеты-то ест? – пошутила Наташа.
– Ест, – абсолютно серьезно, не чувствуя подвоха, ответил Жбанников.
– Ну, значит, все в порядке, – успокоила его Наталья Михайловна и, отпустив парня с миром распечатывать автореферат, тут же обзвонила сестер.
Любопытство всех членов семьи к тому, что сказала своей внучке
– Чего это они – все разом? – с подозрением отнеслась Аурика Георгиевна к приезду дочерей, о чем тут же сообщила Полине.
– А какой завтра день? – переспросила та хозяйку. – Может, Михал Кондратычу помин, а мы запамятовали.
– Сама ты запамятовала! – разворчалась Аурика. – Сейчас у нас что?
– Что? – переспросила Полина.
– Поля! Какое сейчас время года?
– Осень, – отрапортовала Полина.
– А Миша умер летом. Так же, как и папа, в августе.
– Я помню, – прошептала та и перекрестилась.
– Ну, а раз ты помнишь, то при чем тут помин?!
Полина пожала плечами и тут же забыла о своей оплошности, зато Аурика Георгиевна, как она сама неоднократно говаривала, «взяла случившееся на карандаш» и, заметив, что ее помощница довольно часто застывает с раскрытым ртом, подыскивая то или иное исчезнувшее из памяти слово, подписала большую часть вещей, находящихся в доме. Выходив Полину один раз, Аурика уверовала в свою животворящую мощь и всерьез озаботилась тем, как продлить здравомыслие своей единственной наперсницы.
– Учи стихи наизусть! – требовала она от домработницы и всовывала ей в руки томик стихов.
– А готовить кто станет? – резонно возмущалась Поля, до сих пор почему-то сохранявшая веру в то, что хозяйка ее уволит.
– Я, – обещала Аурика.
– Не буду, – отказывалась Полина и заявляла: – Крепостное право, между прочим, сто лет тому назад отменили.
– Не сто, а сто сорок, – исправляла домработницу Аурика Георгиевна и требовала полного подчинения: – Не будешь учить, в больницу отправлю.
Больницы Полина Ивановна Вашуркина боялась, как огня, поэтому выбирала стихотворение поменьше и несколько раз его перечитывала:
– «Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит – летят за днями дни, и каждый день уносит частичку бытия», – монотонно бубнила она, к вящей радости хозяйки.
«Хватит мне этих жизненных прелестей, – так Аурика называла трагические страницы своей биографии. – Папа сначала, потом – Миша. И эта, дура глупая, туда же собирается».
– Учи давай, – прикрикивала она на Полину, раздражаясь всякий раз, как только та допускала ошибку и путала слова: – На свете счастья не-э-э-эт! – исправляла Аурика домработницу. – А ты говоришь: «На свете воли нет». Воля есть, Поля! Воли сколько угодно: ешь – не хочу. Счастья нет на свете! Понимаешь? «На свете счастья нет, но есть покой и воля!»
– Я так и говорю, – сердилась Полина и с нетерпением ждала
– Девчу-у-ушки?! – театрально хохотала Аурика Георгиевна. – Это не девчушки, а четыре Геркулесовых столба. Две Сциллы и две Харибды, того и гляди – собственную няньку раздавят.
– Мама! Поля! – приветствовали отшельниц четыре Михайловны и терпеливо ждали, когда Полина подаст им тапочки.
– Чего стоим, кого ждем? – сразу же набросилась на дочерей Аурика и повторила за своей Полей: – Крепостное право, между прочим, сто лет тому назад отменили.
– Сто сорок, – автоматически поправила хозяйку копошившаяся в полусерванте, где хранилась обувь, Полина, со стороны напоминавшая хлопотливого суриката: все роется и роется.
– Сами возьмите, – шумела Аурика на дочерей, не сводя глаз с домработницы. – Поля, в каком году отменили крепостное право?
– В тысяча восемьсот шестьдесят первом, – ответила за няньку Ирина.
– В тысяча восемьсот шестьдесят первом, – повторила за ней Полина и протянула бывшей воспитаннице кожаные тапочки со смятыми задниками. – На…
– Мы сами, – наконец-то изрекли четыре Геркулесовых столба, с трудом помещавшиеся в небольшой прихожей.
– Худеть вам надо, – сделала дочерям замечание Аурика Георгиевна.
– А тебе? – с иронией спросила Наташа.
– А мне нельзя, – всерьез ответила Аурика. – В нашем роду все женщины полные.
– А в нашем? – откуда-то снизу поинтересовалась Валечка.
– А в вашем – должны рождаться особи и поменьше.
– Должны, да не обязаны, – парировала матери Валя и, откопав для себя пару тапочек, кряхтя поднялась. – Меня лично все устраивает. Ярослава – тоже.
– Рубенса-то твоего, конечно… Еще бы не устраивало! Хочешь – рисуй, хочешь – спи. Что так натура, что – этак.
– Ма-а-ма, – бросилась на защиту сестры Алечка. – Ну, что ты говоришь?!
– А что я такого сказала? – искренне удивилась Аурика Георгиевна и приподняла ухоженные брови. – Я ее художника с Рубенсом сравнила. Польстила, можно сказать.
– Ты не ему польстила, – вмешалась Наташа. – Ты Валю обидела.
– Чем это я твою Валю обидела? – ехидно протянула Аурика.
– Он ню не рисует, – откуда-то из-за Наташиной спины выглянула расстроенная Валечка. – Он иконы пишет.
– Ну, тогда ему к нашим блаженным, – рубанула с плеча Аурика Георгиевна. – Алька занята, значит – к Ирке.
– Прекратите! – рассердилась Наталья Михайловна и попыталась грудью оттеснить мать ко входу в комнату.
– Я у себя дома, – напомнила та и замолчала, всем своим видом демонстрируя, что дочери приехали весьма некстати.
Зато Полина, пользуясь случаем, торопилась поведать приехавшим обо всем, что считала важным. Правда, при этом она все время посматривала на хозяйку, опасаясь, что Аурика Георгиевна лишит ее слова и отправит за чем-нибудь на кухню, а то и куда подальше. Например, в дачный магазин.