Дагги-Тиц (сборник)
Шрифт:
— Что «да», что «но», — сказал дядя Сережа по-прежнему бесцветно. И… в то же время с ощутимой твердостью. — Сходим, я сказал. Это наше дело…
Он мельком глянул на Инки и обратился к Розе:
— А вы ступайте, голубушка. Скажите там, что мы скоро будем…
Роза, фыркнув, исчезла.
Инки лег на свою тахту. Не смотрел, не слушал, как мать и ее летчик собираются уходить. Часы тикали, и это, несмотря ни на что, было хорошо.
— Не смей исчезать, пока мы не вернемся, — велела мать из прихожей. Проявила остатки родительской власти.
А зачем было исчезать? Он
На леске появились Желька и Сим.
— Привет, — сказал им Инки. — Почему вас долго не было?
Они промолчали. Но не обидно, а так… Знаешь, мол, сам, где мы были. Инки знал. Сим и Желька иногда отправлялись в путешествия по леске, натянутой сквозь космические пространства. Им там было интересно и радостно. Они шагали бок о бок, взявшись за руки. Для земного жителя (сперва и для Инки тоже) было непонятно, как можно идти рядышком по не имеющей ширины струне. Но в том пространстве это получалось. И у Инки получалось, когда он шагал вместе с ними. С недавних пор Сим и Желька стали брать Инки с собой (правда, нечасто). Они скакали, кувыркались, прыгали через его голову, а он шел с опаской. Все-таки страшновато в звездной пустоте, среди пролетающих рядом комет и вертящихся неподалеку планетных шариков. Конечно, сорваться со струны было нельзя. Ведь рядом — ни Земли, ни других увесистых небесных тел, которые обладали бы силой тяжести. Притягивала к себе только леска, с нее — никуда. Можно было идти по ней сверху и снизу (хотя где там верх и низ!), можно было видеть Жельку и Сима не только рядом, но и над собой (или под собой), все равно не сорвешься. Поэтому страх постепенно исчезал, оставалось только сдержанное веселье и замирание от окружающей звездной тайны…
Сим и Желька взяли с собой Инки и на этот раз. И даже поучили его не просто шагать по струне, а кувыркаться и прыгать на ней («Не бойся, падать некуда!»). И у него стало получаться. Но хлопнула дверь, звездный мир исчез. Вернулись мать и дядя Сережа.
И стал слышен их разговор.
— Все-таки, Сергей, я порой не понимаю тебя. Это же школа, а не диспетчерская. А ты…
— Просто я был точен в определениях.
— Но ведь все-таки он затеял драку с учительницей! Это же…
— Яся, не было драки. Учительницы изложили события с точки зрения своей дамской истеричности. Сделали из мухи слона. Мальчишка просто выхватил коробок. Свою собственность, кстати…
— Но его поведение…
— А их поведение?
— Но есть «Правила для учащихся». Это… все равно как ваш пилотский устав. Ты же сам говорил: его всегда надо выполнять…
— Есть устав, а есть конкретные ситуации. И устав требует их учитывать…
— И все же зря ты так с ними. Мальчику еще учиться в этой школе, такое обстоятельство тоже надо учитывать…
— Не будет он там больше учиться, — ровным (уже знакомым) тоном сообщил дядя Сережа.
— То есть… я не понимаю… а где…
— Возьмем с собой.
— Но мы же хотели… Мы договаривались, что сначала… что надо посмотреть…
— Ну, договаривались. Теперь иная ситуация. Передоговоримся…
Инки слушал эти речи отстраненно. При словах о «дамской истеричности» он испытал короткий толчок удовольствия, понял, что ругать его не будут, но тут же опять как бы отключился.
Мать и дядя Сережа продолжали спорить еще о чем-то (вернее, спорила мать, а он лишь ронял короткие ответы). Инки перестал вникать. Пока не услышал, как мать спросила с накалом:
— А если он не захочет?
Дядя Сережа ответил не сразу. Впервые что-то сбило его уверенность.
— Да… это вопрос… — И он шагнул к двери Инкиной комнаты. Спросил с порога: — Можно к тебе?
— Да, — глядя в потолок, сказал Инки. (Под потолком, зацепившись ногами за леску, висели вниз головой красные, как морковки, Сим и Желька; они смотрели с веселым любопытством. Но Инки внутри себя веселья и любопытства не ощущал, холодновато было…)
Летчик вошел, сел на табурет спиной к окну. Его лицо на фоне серого, но резко-светлого дня было почти неразличимо.
— Можно вопрос?… Даже несколько вопросов…
Инки чуть шевельнулся: можно, мол… Сим и Желька насторожили уши на перевернутых, с обвисшими волосами, головах.
— Вопрос номер один: как тебя называть? — по-прежнему ровно и негромко спросил дядя Сережа. — Я заметил, что при слове «Кеша» тебя коробит…
— Коробит. Меня зовут Смок… — (Не говорить же ему «Инки».)
— А меня Сергей. Годится и по фамилии — Егошин. И не надо «дядя», звучит глуповато. И можно на «ты».
— Понял, — отозвался Инки, обмениваясь взглядами с Желькой и Симом. Те покачивались (а ходики говорили «дагги-тиц»). «Буду звать „Егошин“», — решил Инки.
— Вопрос два. Раз ты человек понятливый, то сообразил, я думаю, что мы с твоей мамой теперь муж и жена…
Инки опять молча шевельнулся: нетрудно, мол, догадаться.
— Ну и… — сказал дядя Сережа (то есть Егошин).
— Что?
— Как ты к этому относишься? — спросил Егошин, и стало вдруг заметно, что ровность его тона не столько от крепкого характера, сколько от зажатой неловкости.
— Никак, — честно сказал Инки. — Она в таких делах со мной не советуется…
— Жаль… — откликнулся Егошин. И поскрипел табуретом.
Инки шевельнулся третий раз: не знаю, мол, что ответить.
— А… тогда еще хочу спросить. Если не секрет, конечно… Зачем тебе нужна была та муха… Из-за которой скандал.
Сим и Желька повисли неподвижно. Ждали: скажет ли Инки «не твое дело» или… Инки знал, что коротко сказанная правда порой решает вопросы лучше всякой ругачки.
— Муха жила в этой комнате. Любила качаться на маятнике. Я к ней привык. А она ко мне… — (Тронуть бы висок у глаза, ну да ладно…) — Потом она… умерла… Я решил закопать, положил в коробок, чтобы после уроков… А в школе с утра обыск, против курильщиков…
— В принципе ситуация понятна… А что, объяснить там все это было нельзя?
— Там?— сказал Инки. — Кому?
— Ясно. Про это вопросов больше нет. Вернемся к прежнему… Мы с твоей мамой любим друг друга.
Сим и Желька закачались вразнобой. Потом замерли.
— Ну и… на здоровье, — согласился Инки (хотя сперва чуть не сказал «мне-то что»).
— А ты ведь тоже любишь ее… маму…
Инки всегда было неловко говорить про любовь. Про всякую. Он промолчал, как бы спрашивая: «И что дальше?»