Дагиды
Шрифт:
Он посмотрел на нее. Одного взгляда было достаточно – его мимолетное воодушевление испарилось. Он сделал несколько шагов и сел за стол уже в дурном настроении. Равнодушно налил кофе в большую фаянсовую чашку цвета охры – когда-то самую любимую свою чашку. После этой операции он ощутил крайнее утомление. Тягостная атмосфера, омрачающая его жизнь после стольких лет, растворила способность к сопротивлению. Он словно бы уменьшался день ото дня. С трудом съел кусочек хлеба с маслом и брезгливо отодвинул смородиновый конфитюр. Покинутый, раздавленный, усталый реагировать на что-либо. Раздался безразлично-враждебный голос жены: «А варенье?» Он не ответил – с трудом поднялся, с трудом
За окном было сухо и холодно. На рассвете прошел снег. Рождество. Сад застыл в безветрии под морозным небом. Хорошо бы прогуляться в такую бодрящую сухую погоду. Если приложить определенное усилие, можно одеться. Усилие. Откуда взять силы?
Что-то поломалось в нем. Ничто не могло изменить его настроения. Он повел плечами, помог рукой – и зелено-золотой халат скользнул на пол. Оставил его на полу и лег в постель без малейшего удовольствия. Мыслей никаких. Сердце. Какое оно все-таки громоздкое. Господи, почти физическая боль. Поискал пульс на левом запястье, потом на правом… и не нашел. Положил руку на грудь. Сердце не билось. Попытался растереть грудь – бесполезно. Надвинулся страх, угрюмый и надоедливый.
Резко открылась дверь, мрачная жена пересекла комнату и что-то взяла в шкафу. Она была одета для выхода. Произнесла бы хоть слово. Пусть даже она. Нет, она упорно молчала – таким манером любила третировать его. Вышла, даже не глядя.
На подоконнике в глиняном горшке произрастал розовый гиацинт на гибком нежно-зеленом вытянутом стебле. Лежа в кровати, он смотрел на цветок, рвущийся в голубое небо, врезающийся в синеву. Скупой энергичной обнаженностью это напоминало натюрморт старинного мастера. Или, напротив, сюрреалиста. Хлопнула дверь на улицу. Жена ушла. Один. Хотелось плакать, чтобы отвлечься от тягучего всесильного угнетения. Он чувствовал себя то маленьким мальчиком, то невероятно старым человеком. Существо, сведенное к минимуму, не способное размышлять, не способное действовать из внутренних побуждений. В левом ухе гудело, и этот шум секундами принимал устрашающие пропорции, заставляя сотрясаться весь дом. Откуда-то сверху, из бесконечного неба, четыре черные птицы стремительно летели на него, но перед самым окном круто взмыли вверх и пропали.
Сердце дало о себе знать. Тут же закололо в спине. Ясно, что сердце ни к черту. Он сел в кровати, чтобы легче стало дышать. За окном теперь появились подстриженные ивы, неподвижные, как черные часовые, в ледяной прозрачности зимнего утра. Доживет ли, увидит ли хохот узких серебристых листьев?
Весна была еще далеко, а плечи давило невыносимо. Хорошо бы заснуть и не проснуться. Так вот одиноко умереть и представить жене по возвращении зрелище этой нелепой смерти. Пусть берет свою долю ответственности. Так как все мы, в той или иной мере, ответственны за смерть других. Он вытянулся в кровати, натянул одеяло до подбородка и принял позу мертвеца.
Никогда еще жизнь не казалась более дикой, более идиотической. Что останется от него, от плодов его творческой работы, когда он перестанет жить? Кто задумается о нем, кто процитирует его, кто вспомнит его имя, лицо, тембр его голоса? И какой абсурд – сражаться за интересы родственников, а не за свои собственные! Сколько драгоценных лет потеряно безвозвратно!
Он понимал принципиальную мелочность подобного отчаяния. Но ведь он так долго барахтался в сетях гнусного ежедневного рабства! Он попытался вспомнить какие-то часы успеха или удовольствия.
Он был когда-то другим человеком, но ведь так и не смог преодолеть тягостное превосходство этой женщины – его жены, которая в конце концов сломала его.
Перед
Резкая боль в голове и во всем теле. Его сдавливают, он будто сокращается, съеживается…
Его словно бы вколачивают в маленькую узкую формочку – кости трещат, мышцы рвутся, нервы пенятся в прибое крови…
Открылась дверь. Его жена вошла стремительно, бросила перчатки на стол, недоверчиво огляделась и закричала:
– Эдвард!
Подошла к кровати и остановилась в полнейшем изумлении, увидев бледного маленького мальчика с брезгливым и угрюмым выражением лица.
– Что ты там делаешь? Кто ты такой? Поднимайся, негодяй! – Она сорвала с ребенка одеяло. – Но это его пижама, клянусь. Что же это такое? Эдвард! Эдвард, где ты?
Мальчик ощерился и натянул одеяло на голову.
Крыса Кавар
Кто же любит свои разоблаченные секреты?
«Я слышу музыку», – подумал Кавар. На самом деле он слышал воображаемую музыку, что рождалась где-то в глубине его существа.
Старый человек сидел у порога своего дома. Его маленькое сухое личико оживляли глаза – черные, беспокойные, очень подвижные.
Перед тем как сделать шаг, нагнуться или достать какой-нибудь предмет, он опасливо вертел головой и внимательно осматривался, напоминая грызуна, собирающегося вылезти из норы. Отсюда его прозвище – Крыса.
Сейчас он сидел на маленьком стульчике, всматриваясь в землю, зажав ладони в коленях, напряженно вслушиваясь, хотя ничего слышно не было.
Перед ним вздымалась старая кирпичная стена. Задняя, глухая стена кожевенной мастерской. Скучная, безрадостная, тоскливая. Но, созерцая ее, Кавар находил, однако, определенное удовольствие. Ни единого окошка не было в этой стене, и цемент выветрился так, что в кирпичах зияли черные щели. И все же мрачная, разъеденная непогодой стена таила для Кавара много любопытного. При небольшом взлете воображения можно было увидеть силуэты гор и деревьев, фантастические профили неведомых растений. Стоило прищурить глаза, и на безобразной, выщербленной известковой коросте по прихоти созерцателя возникал крылатый лев или ведьма, фигура повешенного или устрашающий, усеянный шипами кактус… Столько силуэтов, возбуждающих страх или приятное спокойствие.
Он любил так сидеть подолгу: пережевывал корку хлеба, сосал конфету или просто грыз бечевку.
– Добрый день, Кавар, – произнес кто-то за спиной.
Крыса Кавар подпрыгнул, замотал головой, торопливо приподнялся:
– Да, да, добрый день…
Перед ним стоял домохозяин Кирхенбаум – важный и угрюмый господин. Кавар его до крайности боялся. Кирхенбаум подозрительно нахмурился:
– Развлекаетесь, как я смотрю.
– Отдыхаю, с вашего позволения, – ответствовал Кавар. – Мне казалось, я слышу музыку, представляете?