Далёкие огни, или В ад и обратно
Шрифт:
– Ну уж нет! – воспротивилась Лариса. – Я всё-таки мать. И потом, это же просто смешно!
Он медленно поднял глаза и метнул в неё взгляд, от которого ей вдруг захотелось раствориться в бетонной стене, что была у неё за спиной, – лишь бы скрыться от этого пронизывающего, буравящего насквозь, парализующего взгляда.
– Катя останется со мной, – повторил он в третий раз.
А Катя тем временем стояла на пороге и ничего не понимала. Вертела головкой и таращила удивлённые глазки.
– Разве мама уезжает? – спросила она, обращаясь к
– Да, Катюша. Мама должна уехать.
Он заметил, что объясняться с дочкой ему гораздо труднее, чем с бывшей (он уже считал её бывшей) женой.
– А мы? Мы разве не поедем?
«Мы»! Это короткое «мы» прозвучало для него райской музыкой. Он порывисто притянул дочку к себе и, страшно волнуясь, шепнул ей на ушко:
– А ты хотела бы поехать с мамой?
Он должен был дать ей этот шанс. Просто не имел права не дать его.
Она кивнула, но тут же замотала головкой из стороны в сторону.
– Я хочу остаться с тобой, – так же шёпотом ответила она. – Я не хочу ехать к дяде Паше.
«А вот мама твоя просто мечтает об этом».
Он крепко поцеловал её в щёчку и сказал:
– Спасибо.
И вдруг понял: она, его маленькая Катюша, всё, всё, абсолютно всё понимает. Понимает, что мама с «дядей Пашей» не на прогулку едут, не в зоопарк и не в кино, а уезжают совсем, навсегда. И ей, маленькой девочке, нужно сделать выбор.
Она его сделала, хотя – он видел это – выбор дался ей нелегко.
Сборы, наконец, были окончены. Лариса подлетела к Кате, наспех чмокнула её в щёчку, шепнула что-то банальное на ушко, потом украдкой стрельнула глазами в Сергея – тот стоял к ней спиной посреди комнаты, давая понять, что вся эта суета его нисколько не касается, – и выскользнула на лестницу, где с чемоданом и дорожной сумкой её уже ждал Павел.
Из прихожей донёсся стук хлопнувшей двери.
* * *
Только сейчас Сергей смог себе позволить дать волю чувствам. Резким, коротким броском он всадил кулак в бетонную стену и скривился от пронзившей кисть боли. Стена отозвалась глухой вибрацией. Его охватила злость. Не на Ларису и подлеца Павла, и даже не на того неведомого похитителя чужих почек, который так или иначе стал причиной развала его семьи, а на свою злосчастную, непутёвую судьбу. Как всё было прекрасно ещё год назад, как ладно, гладко, легко складывалась его жизнь – и вдруг всё, всё, всё пошло наперекосяк, всё разом рухнуло, пошло прахом, полетело к чёрту. Ему вдруг стало жалко себя, так жалко, что он до боли зажмурился и застонал. Проклятье! Почему это случилось с ним, с ним?!
– Папочка… – услышал он тихий, едва различимый голосок.
Он обернулся.
Катя испуганно смотрела на него своими глазёнками, прижав загорелые ручки к груди. Он невольно улыбнулся.
– Всё в порядке, Катюша, всё в порядке. Просто я очень устал.
– Ты поспи, папа. А я тебе яичницу пожарю,
– Спасибо, Катюша. Спать я не хочу: в поезде выспался. А яичницу пожарь, дочка. Проголодался я, как волк.
Она вся просияла и кинулась на кухню.
– А я пока в магазин схожу, сигарет куплю, ладно? – крикнул он ей вдогонку.
– Ладно, папочка! – весело отозвалась Катюша.
Он быстро спустился вниз, забежал в ближайший мини-маркет и купил две пачки «Ротманс». Уже у выхода он внезапно остановился, кинул быстрый взгляд на длинные ряды бутылок со всевозможными горячительными напитками и… вернулся к прилавку.
– Бутылку водки!
– Какой? – учтиво поинтересовался молодой продавец.
– Какой-нибудь попроще. Позабористей, чтоб с ног валила.
Он понимал, что делает что-то очень скверное, но никак не мог понять, почему. Он говорил и действовал, словно в бреду, как бы со стороны наблюдая за этим странным, уставшим, с тусклым взглядом, плохо одетым человеком, топтавшимся у прилавка магазина в ожидании заветной бутылки водки.
Им овладело жгучее желание – напиться. Напиться до потери пульса, до отключки. Напиться, чтобы забыть всё.
Он рассчитался с продавцом и торопливо заспешил домой. Дома он достал из серванта хрустальный двухсотмилиграммовый стакан (подарок тёщи к первой годовщине их свадьбы), судорожно наполнил его до самых краёв и залпом выпил. Потом налил второй, поднёс к губам, но…
– Папочка…
Он застыл со стаканом у рта, чувствуя на спине жгучий взгляд дочери.
– Папочка, не надо…
Он медленно, всем корпусом, повернулся на зов.
Она стояла, одинокая, беззащитная, несчастная, с дымящейся яичницей-глазуньей, аккуратно, с любовью украшенной зелёным луком и укропом, и широко открытыми, с навернувшимися слезинками, умоляющими глазами смотрела в его глаза.
Какой же я подлец!
Он размахнулся и с остервенением швырнул стакан с водкой в стену. Мелким стеклянным дождём брызнули осколки и дробно застучали по паркету.
– Прости, Катюша, этого никогда, никогда больше не повторится. Клянусь!
Она улыбнулась и обняла его за шею одной рукой, во второй продолжая держать тарелку с драгоценной яичницей.
– Всё будет хорошо, папа, – серьёзно, по-взрослому сказала она.
– Обязательно будет, доченька. Обещаю.
Она оставила тарелку на столе и снова ушла на кухню, сварить кофе. А он метнулся в туалет, склонился над унитазом, сунул два пальца в рот и освободил нутро от только что выпитого стакана водки. Здесь же, в туалете, поклялся жизнью дочери не брать в рот ни капли спиртного до конца своей жизни. Потом вернулся в комнату и с аппетитом проглотил приготовленную маленькой хозяйкой яичницу. Закурив, он неожиданно поймал себя на мысли, что жизнь, в принципе, не такая уж и плохая штука. Ему почему-то вспомнился дед Евсей. Как он там сейчас?..