Далёкие огни, или В ад и обратно
Шрифт:
– Жив.
– Ну слава Богу, – выдохнул дед Евсей. – А ты, Колька, молись, чтобы он живёхонек остался. Понял?
Полковник смущённо смотрел себе под ноги. Боевой пыл его понемногу угасал.
– Да я и сам не знаю, что это вдруг на меня нашло, – виновато пробормотал он. – Понимаете, очень уж мне обидно стало за нас, мужики. Вот я и… Пистолет-то у меня ещё со службы в органах остался. Именной, – не без гордости добавил он.
– Хватит языки чесать, – крикнул доктор. – Помогите лучше перенести раненого в машину. Его нужно срочно в больницу.
Пётр кинулся было на помощь своему другу, но какое-то смутное шевеление справа заставило его остановиться.
– Петька, берегись! – заорал дед Евсей.
Это был Гудзон. Оклемавшись, он неожиданно вскочил на ноги, замахнулся всё той же монтировкой и…
Пётр не успел отскочить. Кусок металла обрушился на его голову. Острая боль пронзила затылок, что-то тёплое, липкое заструилось по шее… Ноги, вдруг ставшие ватными, подкосились.
Тьма поглотила его.
Ещё три выстрела прогремели в эту новогоднюю ночь. Но Пётр их уже не слышал…
Глава двенадцатая
Окно с чуть приоткрытой фрамугой… белая полоска солнечного света, мягко скользившая по белым стенам, белому потолку, белому халату молоденькой медсестры… птичий гомон и ароматы весны… капельница у изголовья кровати… приторный запах лекарств… Больничная палата. Он в больнице.
Сквозь ресницы приопущенных век он видел, как суетится, гремя склянками на больничном столике, медсестра. Ему не хотелось открывать глаза, не хотелось привлекать её внимание. Он не был готов к этому. Слишком многое надо было обдумать. Ему требовалось время.
Он помнил всё. Сознание было ясным и прозрачным, как стекло.
Встреча Нового года в «бомжеубежище», праздник у костра, ликующие, словно дети, бродяги, потом – стычка с бритоголовыми ублюдками, выстрелы, полковник Коля с именным пистолетом, удар монтировкой по голове… Да, всё это он прекрасно помнил.
Но помнил он и кое-что ещё.
Он помнил себя.
Теперь он знал, кто он.
Это было главное. И с этим надо было разобраться, всё разложить по полочкам.
Никогда ещё голова его не была такой ясной. Он лежал и думал, думал, думал… Постепенно, шаг за шагом, мгновение за мгновением, вся череда событий начала выстраиваться в цельную логическую цепочку. И когда, наконец, эта цепочка обрела чёткие очертания, он вдруг понял, в какой ужасной ситуации оказался.
И понял ещё: из этой ситуации нужно было как-то выбираться.
Он не заметил, что давно уже лежит с открытыми глазами, устремив невидящий взгляд в потолок. Едва слышный скрип кровати привлёк внимание медсестры.
– Ой, мамочки! – взвизгнула та. – Он очнулся!
Он попытался было улыбнуться ей, но не успел: она уже выскочила в коридор. По кафельному полу коридора мелкой дробью зацокали её тоненькие каблучки.
Через минуту в палату влетел доктор.
– Наконец-то, –
Он улыбнулся, и в уголках глаз его обозначилась сетка тоненьких морщин. Доктор осунулся, выглядел усталым, невыспавшимся, каким-то помятым – и совершенно счастливым.
Пётр улыбнулся в ответ, попытался что-то сказать, но не смог: тяжёлый, словно налитый свинцом, язык не слушался его.
– Молчи, молчи, мужик, – движением руки остановил его доктор. – Тебе ещё рано речи толкать. Денька через два-три оклемаешься, вот тогда и потолкуем. А пока – полный покой, сон и здоровое питание. Наденька, – он обернулся к медсестре, – под твою полную ответственность.
Она горячо заверила его, что он может на неё положиться.
Доктор ушёл, оставив Петра наедине с медсестрой.
Сон навалился на него внезапно, и он не заметил, как заснул.
Глава тринадцатая
Доктор не появлялся три дня: на бетонном заводе случилась авария, нескольких человек покалечило, и он безвылазно торчал в реанимационном отделении. Всё это время Петра опекала медсестра Наденька. От неё-то он и узнал, что провалялся в коме около четырёх месяцев – сейчас на исходе уже был апрель. Шансов на то, что сознание вновь вернётся к нему, было мало, однако доктор не терял надежды помочь своему другу. А сколько бессонных ночей он провёл у его изголовья, поминутно щупая пульс и прислушиваясь к едва ощутимому дыханию! Сколько вёдер крепкого, густого кофе он поглотил в эти долгие, долгие, долгие ночные часы! А тут ещё эта история с милицией, о которой Наденька знала лишь понаслышке. Доктора куда-то таскали несколько раз, снимали какие-то показания. Потом, вроде, всё затихло.
Пётр жадно слушал рассказ медсестры, а предательские слёзы сами собой наворачивались на глаза. Прав был дед Евсей: такого человека, как доктор, ещё поискать надо.
За эти дни Пётр немного окреп и уже мог сидеть в кровати. Речь снова вернулась к нему. Капельницу убрали, её заменило полноценное трёхразовое питание.
На исходе третьего дня доктор, наконец, появился в палате. Выглядел он ещё хуже прежнего: посеревшее, землистого оттенка лицо, ввалившиеся глаза, всклокоченная борода, следы крови на зелёном хирургическом халате…
– Фу-у-ух! – выдохнул он, падая на стул. – Устал, как собака. Как самочувствие, больной?
– В норме, – улыбнулся Пётр. – А вот тебя, кажется, самого на больничную койку положить пора. Сам-то здоров?
Доктор небрежно махнул рукой.
– Пустяки, дело житейское. На мне ещё пахать можно. Главное сейчас – тебя на ноги поставить.
Они были одни в палате: дневная смена закончилась, и медсестра Наденька уже ушла домой.
– Курить будешь? – спросил доктор, доставая пачку «Пегаса».