Далекие журавли
Шрифт:
— Невелика беда. Поезжай в «Большевик», посмотри.
— Женя, ты… я даже не знаю, кто ты!.. — возбужденно сказал Фельзингер и снова сел.
— Ну, договаривай, кто же?
— Светлая голова — вот кто!
— Спасибо, не знал. Значит, рискнем? Говорят же: не боги горшки обжигают.
— Какой разговор! Ты, Евгений Иванович, приглядывай здесь за порядком, а я немедля отправлюсь в путь.
Фельзингер едва поверил своим глазам, когда увидел первый колодец. Полусогнутая труба диаметром в четверть метра высовывалась из земли посередине
Пораженный, даже несколько раздосадованный, направился он ко второму колодцу. Здесь ему повезло: как раз меняли фильтр. Соленая вода разъела его. Фельзингер внимательно наблюдал, как рабочие демонтировали колодец. Опытный механик, он легко уловил суть всей конструкции. И тут его сразу покинула смелость.
Оказалось, электромотор смонтирован с насосом в одном защитном корпусе и погружен в подземную воду. О нет… такое соорудить им не под силу.
Возвращался он подавленный. Однако упрямая мысль не выходила из головы: все равно нужно что-то предпринять. Колодцы они пробурят помельче и используют центрифуги и моторы грузовых машин и комбайнов. Конечно, это временная, крайняя мера, даже полумера, но без нее не обойтись.
Ночи напролет просиживал Фельзингер над чертежами и расчетами. За консультацией раза два съездил в район к знакомому инженеру. Не терпелось скорее осуществить замысел. Леонов тоже поторапливал. Сельчане узнали про задумки руководства и с нетерпением ждали результатов.
Глубокой ночью, когда мать давно уже спала и на него самого обрушивалась страшная усталость, Фельзингер в который раз перечитывал письмо Эльвиры. Долго заставила она его ждать, однако все же написала. Он точно впитывал в себя каждое ее слово, находя в этом утешение и отраду. Письмо придало ему силы, и он принялся за работу еще упорней, еще неистовей.
10
Фельзингер возвращался из мастерской. Что-то не ладилось с ремонтом прополочной техники. Уже зазеленели хлопковые поля, все жители — от мала до велика — были брошены на прополку и прореживание. Пора уже и культиваторы пустить в дело, однако те, что были повреждены во время прорыва дамбы, до сих пор находились в неисправности.
Солнце, застряв в самом зените, палило нещадно, и Фельзингер с удовольствием разделся бы сейчас до плавок, если бы не сознание того, что председателю колхоза не к лицу ходить чуть ли не нагишом среди белого дня.
Вскоре его нагнала насквозь пропыленная «Волга».
— Садись, баскарма! — весело крикнул кто-то, распахивая дверцу машины. Фельзингер узнал директора районного комбината бытового обслуживания.
В машине было нестерпимо душно и жарко; пахло бензином, газом, пылью. Фельзингер уселся поудобней, достал платок, вытер пот с лица.
— Добрый день, Володя! Или не узнаешь?
После ослепительного солнечного света он действительно не сразу разглядел, кто сидел рядом с ним: из-за занавешенных окон в машине было сумрачно.
— Что, в гости небось едешь? По отцу-матери соскучилась?
— По отцу-матери тоже…
Он понял намек и не нашелся что ответить. Выручил директор комбината, невысокий, круглый, с узкими, шустрыми глазками.
— Нет, баскарма, не в гости Эллочка едет, а работать к вам едет. Мы решили в вашем колхозе открыть филиал нашего комбината. Филиал! Недурно, а? Для начала организуем пошивочную мастерскую. Наша Элла-джан мигом поставит дело на лад. От тебя, баскарма, требуется подыскать какой-нибудь домик или — на худой конец — приличную комнату. А позже с вашего согласия сами построим ателье.
— Вы же видите, тут можно ходить почти нагишом, — пошутил Фельзингер. — К чему нам еще пошивочная мастерская? При надобности приедем к вам и закажем все, что нужно. Не так ли?
— Э, нет, баскарма. Непрактично рассуждаешь. У людей нет сейчас времени для разъездов. Кому охота, скажем, из-за брюк взад-вперед мотаться? Да и райисполком так решил.
Фельзингер в ответ промолчал. Он видел, что Элле неловко, что она смущена и, чтобы скрыть смущение, подавшись всем телом вперед, разглядывает свои босоножки. «Скорей всего она сама настояла, чтобы здесь работать, — с досадой подумал он. — Конечно, в ее возвращении хорошего мало. Появится повод для разных кривотолков. Но…»
— Что ж… если нужно, возражать не станем. Нехорошо от помощи отказываться. Пустующих домов в колхозе сейчас хватает, однако — сами знаете — их нужно сначала отремонтировать.
— Желательно, конечно, в центре, на видном месте.
— И это можно…
Фельзингер попросил остановиться возле домика Бретгауэра и вышел вместе с директором комбината из машины.
— Ой, ой, хитер же ты, баскарма! Хочешь нам сплавить самую никудышную халупу. А потом, когда мы ее приведем в божеский вид, вернется хозяин и выгонит нас. А?
— Вы же сами просили центр для своего филиала. Вот вам и центр. А не нравится, могу показать другие дома. Правда, все на краю села. Пожалуйста!.. Насчет хозяина, кстати, можете не беспокоиться. Старики перебрались навсегда в город к сыну. Домик свой они оставили дочери, а она передала его колхозу.
— А-а!.. Тогда другое дело! — сразу же согласился директор комбината.
Из машины вышла Элла.
— Я завтра вернусь, Естай Ермаганбетович. Схожу проведаю родителей.
Директор комбината, ничего не сказав, сел в машину и поехал дальше.
— Это он меня уговорил принять филиал, — заметила Элла. — Наш шеф себе на уме: знает, что у меня здесь родители и, следовательно, о жилище заботиться не надо.
— Да, деловой мужик…
Бессмысленная, пустая речь. Каждый думал сейчас о другом, скорей всего оба об одном и том же. И оба это хорошо чувствовали. Фельзингер понимал, почему Элла так легко согласилась на предложение директора. То, что между ними случилось, вызывало в нем глухую досаду. Он опасался, что назойливость, навязчивость Эллы могут быть замечены людьми. Да и вообще вся эта история была ему неприятна.