Далекие журавли
Шрифт:
— Витя, Витя!
Вскочить и кинуться к выходу? Но тогда нужно будет обежать длинный барак — и… ищи ветра в поле. Нет, у меня был наготове иной, более приемлемый план.
— Витя, Витя!
— Хр-р-р… Хр-р-р, — послышался в ответ мой громкий и протяжный храп. Я открыл глаза и заметил, как чья-то рука с яблоками просунулась сквозь щель в досках. Капкан не захлопнулся бы быстрее, чем это сделали мои пальцы. Пышущие жаром яблоки покатились в солому.
— Витя, отпусти.
Придвинувшись к щели, я различил в темноте неясный силуэт девушки.
— Витя, пожалуйста, отпусти меня! — умоляла
Прежде чем я выйду, она исчезнет.
— Нет, не отпущу. Скажи, как тебя зовут?
Девушка молчала.
— Назови свое имя, иначе продержу до рассвета.
— Вероника.
Среди девушек была только одна по имени Вероника. Все звали ее просто Вера. Однако ее полное имя казалось мне более мелодичным. На следующий день я беспрестанно следил за ней глазами, меня все более неудержимо влекло к ней.
И вот теперь, даже не простившись, я должен был расстаться с Вероникой? Никогда! И уже не обычное «тах, тах-тук, тах, тах-тук» выстукивают колеса, а отчетливо слышимое «Веро-ни-ка, Веро-ни-ка».
Кто-то зажег в вагоне коптилку. Ее мерцающий свет выхватил из темноты согнувшуюся фигуру матери, дремавшей на узле с вещами, отца, переставляющего наши пожитки, стараясь уложить их так, чтобы на них могли разместиться мои младшие сестры. Только бы он не посмотрел в мою сторону. Если отец что-нибудь заподозрит, то тут же схватит меня за шиворот и отбросит подальше от двери.
Теперь самое время. Сейчас! Внимание! Все должно произойти в одно мгновение. Отодвинуть дверь, прыгнуть по ходу поезда и немного в сторону, иначе воздушный поток затянет под колеса, руки вытянуть вперед, чтобы защитить при падении лицо.
О том, что в поезде тотчас же поднимется шум — неосторожный мальчишка вывалился из вагона, — что на ближайшей станции отец всех поднимет на ноги, чтобы разыскать сына, который, возможно, с переломанными ногами беспомощно лежит под откосом, — эти простые мысли пришли мне в голову гораздо позже.
— У меня почему-то разболелась голова, — раздался вдруг голос матери. — По-моему, здесь сквозит.
— Закрой дверь, Виктор! — приказывает отец таким тоном, что мои руки сразу же начинают дрожать. Рывком я пытаюсь отодвинуть дверь, но она подалась всего на несколько сантиметров. Наверное, заклинило ролики. Упираюсь ногами в косяк. Но тут руки отца ложатся на мои. Он считает, что мне одному не справиться. С глухим ударом дверь захлопывается.
Отец отходит в сторону, я остаюсь у двери, чтобы снова попытаться ее открыть. Но уже поздно. Поезд преодолел подъем. С возрастающей скоростью он мчится вперед. Сейчас прыжок наверняка стоил бы жизни.
Я забился в угол и начал обдумывать план дальнейших действий. Любое препятствие, каким бы трудным оно ни было, я должен непременно преодолеть. Таков мой девиз.
На каждой станции и каждом разъезде поезд надолго останавливается. То ремонтируются где-то впереди пути, то нужно ждать встречного. Час едем, два стоим.
Через двое суток объявляют, что нужно выходить. Неизвестно, как долго нам еще предстоит ютиться в бараках. Мы продвинулись вперед примерно на 300 километров. Хорошо, что уехали не слишком далеко, ведь мне придется проделать весь этот путь обратно. Нужно только найти повод. Это, кажется,
Мне уже четырнадцать лет, точнее — пятнадцать, если не считать нескольких месяцев. Значит, я почти на год старше Вероники. Ей же я сказал, что мне шестнадцать, и кажется, она поверила.
— Если парень не хочет работать за еду, — говорит одна из женщин своему мужу, но так, чтобы мог услышать и я, — тогда он еще не знает, что такое голод. Пусть помается.
В дороге всегда легче вдвоем, однако ребята, те, кто помоложе, кажутся мне слишком глупыми. Я считаю, что попутчиком моим должен быть парень обязательно старше меня или же, по меньшей мере, такой же «пробивной», как я. Поэтому поехать со мной в этот благодатный совхоз я уговариваю Вальтера Клемке — ему скоро исполнится восемнадцать лет. И мне приятно, и мать будет меньше беспокоиться, если со мной будет находиться старший товарищ. О лепешках из жмыха и водянистых щах я, конечно, умалчиваю.
— Целый килограмм хлеба выдают там ежедневно, — фантазирую я. — И никто не взыщет за то, что при уборке несколько особенно крупных картофелин окажутся в наших карманах. А вечером их можно будет испечь на костре.
Мы решаем отправиться в путь в ближайшие дни. Две девушки хотят поехать с нами. Мне лично все равно, но Вальтер возражает:
— С бабьем лучше не связываться. Они как гири на ногах.
Мы вежливо отказываем девушкам.
В бараке я сплю на верхних нарах рядом с младшими сестренками. На нижних — устроились родители. Я лежу, накрывшись одеялом, и обдумываю еще раз все подробности предстоящей поездки. Мать считает, что я заснул, и говорит отцу:
— Виктор хочет вернуться в совхоз. Что ты скажешь на это? Отпустим его?
Я затаил дыхание. На такой оборот дела я не рассчитывал. Когда об этом говорил с матерью, она промолчала. Разве ее молчание не означало согласия? Мое решение возвратиться непоколебимо. Ничто не может изменить его, даже воля родителей. Все во мне протестует. Неужели я недостаточно взрослый, чтобы поступать так, как мне хочется? Разве не зарабатываю я свой хлеб самостоятельно? Мать, конечно, подчинится воле отца. Поэтому в разговоре со мной она не высказала никаких возражений. Но если отец воспротивится, я все равно уеду, уеду без их согласия. Однако родителей я люблю и уважаю и не хотел бы их огорчать. Только от них зависит, быть конфликту или нет. С затаенным дыханием прислушиваюсь к ответу отца:
— Если хочет, пусть едет.
У меня отлегло от сердца.
На следующий день мать чинит и приводит в порядок мою одежду, заворачивает в бумагу ломоть хлеба, несколько лепешек и немного соли. Я должен взять с собой еще пальто и даже одеяло. К моему огорчению, узел становится слишком большим.
Как мы с Вальтером и ожидали, трудности начались сразу же, на станции. Поезда курсируют вне всякого расписания. Решаем: билеты не покупать. Немного денег, имеющихся у нас, могут вполне пригодиться для другой цели. Обойдемся местечком на крыше вагона.