Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
Шрифт:
Нэнси — круглая сирота. Но если о матери она знает немало: в доме есть ее фотографии, вещи, об отце ей толком ничего не известно. Его имя предпочитают не упоминать. И все же по отдельным замечаниям складывается представление о неугомонном, обуреваемом фантастическими, с точки зрения обычных людей, идеями человеке, которому претил покой, который зачем-то сразу же после свадьбы отправился за границу (туда, кстати сказать, уезжали в те годы многие борцы за свободу Ирландии), о большевике, как его презрительно называет старый генерал.
Поиски отца образуют сюжетный костяк книги. На самом деле перед читателем духовная «одиссея» девушки, ищущей себя. Ей важно скорее понять, как жить, найти ответы на самые важные, самые жгучие вопросы. Поначалу Нэнси собирается «жить надежно» и спокойно, приблизительно так, как тетя Мэри, у которой весь день расписан по часам и «будь хоть трижды
Нэнси же вся — отрицание порядка: она угловата, порывиста, у нее вечно торчит палец из ее старенькой парусиновой туфли. Не случайно Джонстон дала своей Нэнси такую звучную фамилию — Гулливер, связав эту юную мятежницу с «неистовым деканом» Дж. Свифтом, противником всяческого благоразумия.
Нэнси, как Гулливер, непрестанно растет. И Джонстон все время напоминает нам об этом каким-нибудь вскользь оброненным замечанием. Нэнси ощущает свой рост физически: ее пальцам тесно в туфлях, телу — в одежде. Растет она и духовно. И в этом духовном росте сбрасывает ненужную шелуху — учится понимать людей, учится сомневаться, учится делать выбор, учится любить. Нэнси растет, а Гарри, ищущий в жизни лишь тепленькое местечко, считающий мерзавцами всех тех, кто борется за самостоятельность Ирландии, и холодная выскочка Мэйв уменьшаются, превращаются в лилипутов, в жалкую пародию на людей.
Решающим в духовном росте Нэнси становится ее столкновение с историей, которая принимает облик таинственного незнакомца. У Нэнси к нему двойственное отношение. Ей интересно разговаривать с ним, ей нравится ореол романтической таинственности, которым окружена его жизнь. Но, увидев в его руке револьвер, символ ненавистного ей насилия, она всерьез подумывает о том, чтобы сообщить о нем в полицию. Нэнси не хочет верить, что жизнь полна «несправедливости и страдания», что солнце, которое так щедро светило в день ее восемнадцатилетия, часто закрывают тучи, что с врагом надо бороться насмерть. Когда же она принимает правду незнакомца, то готова во всем помогать ему. Передает письмо связному в Дублине, бежит ночью предупредить его о готовящейся облаве.
Нэнси очень хочется верить, что незнакомец — ее отец. И надо заметить, до самого конца книги, даже когда становится известно имя знакомого Нэнси, у читателя сохраняется подозрение, что пришелец — ее отец Роберт, так внезапно исчезнувший из жизни семьи Нэнси. Это ощущение поддерживает старик-генерал, роль которого очень велика в этом повествовании. Этот безумец, которого, как маленького ребенка, опекает тетя Мэри и который постоянно смотрит в бинокль куда-то вдаль, давно живет в собственном мире, где действуют иные, неподвластные реальному времени законы, где внутренний взгляд видит больше, чем взгляд обычный. Когда Нэнси еще ничего не знает о появлении незнакомца в ее хижине на берегу моря, дед вдруг сообщает домашним, что видел на станции Роберта. Никто не воспринимает его слова всерьез. Но ведь он первым заметил на рельсах чужого. И когда английский офицер приходит в дом, разыскивая Энгуса, слова генерала о Роберте уже не кажутся такими нелепыми.
Конечно, Энгус Барри — отец Нэнси, не по крови, но по духу. Прощаясь с ним, Нэнси, совсем не склонная к излиянию чувств, целует его на прощание — как дочь отца.
Незнакомец научил Нэнси главному: жизнь — это постоянный поиск, самое благородное в ней — борьба за свободу родины; человек, как бы тяжко ему ни приходилось, не должен терять надежды, но должен терпеливо выбирать свой путь в жизни, а выбрав, быть верным себе до конца, даже если цена этой верности — смерть.
Смерть, разрушение, уход — постоянные лейтмотивы романа. Умерла мать Нэнси, умер ее отец, умерло немало народу в деревне, скоро умрет дед. Нэнси все время кажется, что и незнакомец вернулся в эти края, потому что смертельно болен и вот-вот умрет. «Умирает» и дом, в котором прожило столько поколений семьи Нэнси. Нет денег на его ремонт, все ценности уже
Живое, постоянное напоминание о смерти, ждущей каждого, о бренности сущего — дед-генерал, без конца выкликающий строчки из какого-то погребального гимна. Но роль деда, как уже говорилось, совсем не так проста в книге. Это безумец-провидец. Он видит то, что не замечают остальные: как Нэнси разговаривает с незнакомым мужчиной, как рыскают вокруг их дома солдаты в поисках Энгуса. И наконец, внешне разрозненные, бессмысленные выкрики деда выстраиваются в единое стихотворение, которое принадлежит поэту Генри Фрэнсису Лайту (1793–1847), автору многих популярных песнопений. Этот гимн становится внутренним эпиграфом всей книги:
Дню нашей жизни краткой близок, близок конец; Ко мне на закате жизни милостив будь, Творец! Все иные опоры шатки, иных утешений нет, Опора убогих и слабых; милостив будь ко мне. Век земной быстротечен, близок полночный час, Радости наши меркнут, свет покидает нас, Все преходяще и тленно, близок, близок конец. Ты един неизменный, милостив будь, Творец! Не убоюсь я ворога под защитой твоей руки, Бедствия мне не тягостны, слезы мои не горьки. Смерть, где твое жало? Могила, где твой венец? И в смерти восторжествую, лишь милостив будь ко мне. В час, когда очи смежатся, дай мне узреть твой крест, Озари мне лучом во мраке путь к сиянью твоих небес, Тени земные сгинут, ночи настанет конец, Ко мне и в жизни, и в смерти милостив будь, Творец!Эти строки, соотнесенные со всем романом, лишаются сугубо религиозного звучания. Они образно воплощают идею верности идеалу, а это и есть, с точки зрения Энгуса Барри, вера («рано или поздно вы поверите, — говорит он Нэнси, — не в одно, так в другое, хотя бы в себя. Верить можно и не в бога»).
И смерть в этих строчках не просто физическое угасание и не старая, приевшаяся всем шутка. Чтобы понять смысл заглавия, надо вспомнить слова деда-генерала, представляющие собой несколько измененную цитату из «Отцов и детей» Тургенева: «Старая шутка смерть, а каждому внове». Смерть всегда всерьез. Даже немало повидавший на своем веку генерал на закате своих дней все вспоминает и вспоминает, как падали скошенные пулями своих же соотечественников английские солдаты, бессмысленно отдававшие жизнь за чье-то чужое дело, а он все кричал и кричал: «Прекратите огонь!»
Это же приказание в отчаянии выкрикнет и Нэнси, когда взвод солдат будет стрелять в безоружного Энгуса. Но смерть этого человека — совсем не шутка, это не безвестная смерть где-то там, на чужбине. Эта смерть вселяет надежду в живущих.
Без всякого художественного нажима Джонстон создает в своем романе два плана — реальный и романтико-мифологический. И у каждого из ее любимых героев: Нэнси, Энгуса Барри, Брайди — две ипостаси. В первой они обычные земные люди, во второй — мифологические герои, пришедшие из ирландских саг. Нэнси — прекрасная великанша, которой все подвластно, или чайка (еще одна чеховская параллель в прозе Джонстон), вольно парящая над миром. Барри — Революционер, Борец за справедливость, Человек на все времена. Любопытно отметить, как помогает переключению из одного плана в другой имя героя. Энгус по-гаэльски означает «единственный выбор»; детское прозвище незнакомца — Эн-гусь — связывает его с «дикими гусями», свободолюбивыми ирландцами, которые не захотели остаться в стране после того, как она была колонизирована в XVII веке англичанами, и предпочли изгнание. Брайди — воплощение здравого смысла, добра, любви и тепла — вырастает в символ Ирландии. В ней есть что-то от героини пьесы Йейтса «Кэтлин, дочь Хулиэна», где старая женщина, олицетворяющая Ирландию, бредет по дорогам и собирает своих сыновей на борьбу за свободу. Стоит заметить, что Джонстон отдает последнее слово в книге именно Брайди — слово о необходимости делать выбор.