Далеко от Москвы

Ажаев Василий Николаевич

Дверь в комнату Беридзе была чуть приоткрыта. Алексей остановился в коридоре. Таня сидела рядом с Беридзе за столом, темный колпак настольной лампы скрадывал свет, их лица тонули в полумраке.

«А ведь хорошая пара! Георгию пора заводить семью. Сто лет ищи — и не найдешь такую, как Таня», — подумал Алексей, радуясь за товарища.

— Хорошо, что вы праздник пробудете здесь, — говорил Беридзе. — Я ходил сам не свой, пока Батманов не согласился отложить отправку вашей колонны. Хоть эти три дня видеть вас, слышать вас...

— Зато я не рада. Лучше бы завтра выходить. Зачем

вы меня тревожите, Георгий Давыдович?

— Я сказал вам. И скажу еще раз. Буду говорить без конца: полюбил я вас! Понимаете, полюбил! — Беридзе с какой-то ликующей силой произнес эти слова признания.

— Не надо! — запротестовала Таня. — Разве можно так, сразу? Я же все понимаю. Вы одиноки. А характер у вас такой: вы обязательно должны о ком-нибудь заботиться. То, что вы называете любовью ко мне, это только готовность любить, заботиться о ком-то. Я прошу вас, не говорите об этом со мной.

— Вы уйдете с колонной, и мы долго не увидимся. Почему же я сейчас не могу высказать то, что все равно должен когда-нибудь высказать?

Ковшов оказался в неудобном положении человека, который невзначай подслушал чужой секрет. Но и в комнату Родионовой он вернуться не мог. Он хотел закрыть дверь и не закрыл: всем сердцем Алексей был на стороне Беридзе и хотел знать конец объяснения.

— Почему вы не верите мне! — донеслось восклицание Георгия Давыдовича. — Я искренно говорю то, что чувствую.

— Верю в вашу искренность. И не верю, что можно с первого взгляда полюбить человека. Давно ли мы с вами познакомились?

— А если я такой, что могу полюбить сразу, с первого же дня? Как мне доказать вам мою любовь?

Беридзе, видимо, хотел обнять девушку. Таня резко отодвинулась вместе со стулом.

— Вы ко мне не прикасайтесь, Георгий Давыдович. Или я уйду.

«Попался, борода!» — с улыбкой подумал Алексей.

— Как можно полюбить, не зная человека? За что полюбить? — спрашивала Таня растерянно. — Человек так быстро не разгадывается. Сдается мне, что вы влюбляетесь сразу, но очень не надолго.

Они замолчали. В тишине четко тикали ходики.

— Что же делать, Таня? — вздохнул Беридзе. — Скажите, я подчинюсь вам...

— Наверное, надо подождать. Думается, все это у вас пройдет так же быстро, как и появилось.

...Неожиданно раздался громкий стук во входную дверь. Ольга выбежала встретить гостя. Ковшов притворил дверь к Беридзе и прошел на кухню, во владения Серафимы, где было тепло и пахло пирогами.

Поздний гость имел солидный вид. На нем было кожаное пальто, черные фетровые валенки с отворотами, кубанка, гимнастерка и галифе — ординарная одежда, излюбленная многими советскими работниками. Внешность его располагала к себе: широкое обветренное лицо, прямой взгляд темных глаз, твердые, слегка поджатые губы.

— Здравствуй, Ольга, милая! — воскликнул он, посмотрел Родионовой в лицо и поцеловал руку. — Ты прости, я неловко выполнил свою задачу. Много думал по дороге, и ничего умного не придумал. Жаль Константина, искренне жаль!

Он держался непринужденно, просто и в то же время смущенно, как и должен вести себя человек в его положении. Однако Ольге, обостренно воспринимавшей каждое слово и движение Хмары, показалось, что она уже уловила в нем какую-то фальшь.

Не дожидаясь расспросов, гость принялся рассказывать.

Константин долго ждал ответа на свое заявление, а потом все произошло молниеносно: вызвали в военкомат и дали два часа на сборы. О смерти сообщили его попутчики по эшелону, они же прислали чемодан. Всех знакомых поразила смерть Константина, он не производил впечатления больного человека. Ему очень хотелось на фронт, он буквально рвался туда — и вот не доехал. Уж лучше бы, конечно, погибнуть в бою. Но ничего не поделаешь — суждено умирать не только в сражениях.

Ольга слушала, опустив глаза. Она не умела лгать сама и не могла слышать, как лгут другие. Ей хотелось остановить его, крикнуть в лицо: «Неправда! Константин не рвался на фронт, он трус — такой же, как и вы! И он не умер!»

Хмара вручил ей чемодан и подчеркнул: вещи в неприкосновенном виде. Ольга, не раскрывая, поставила чемодан под вешалку. Как бы считая законченной траурную часть своего визита, Хмара сказал веселым голосом:

— Не мешало бы помянуть дружка по обычаю. Не найдется ли у тебя немного водочки и к ней что-нибудь перекусить? Я здорово проголодался. — Хмара, смеясь, напомнил:— Ты меня не жаловала в Рубежанске, я порой боялся к вам заходить. Вооружила против меня Константина. И зря: я верный друг ему и тебе.

Ольга зашла на кухню, чтобы собрать ужин, и наткнулась на смирно сидевшего Алексея.

— Я ему не верю! Понимаете, не верю! Он лжет! — прошептала она Ковшову на ухо.

Когда Ольга вернулась в комнату, Хмара сидел у стола и в упор смотрел на портрет в трауре, что-то бормоча и как будто посмеиваясь.

Он не скрыл этого выражения, переводя взгляд на хозяйку, — и словно кипятком плеснул ей в лицо. Она все время ждала, что Хмара себя выдаст — так и вышло. Теперь она убедилась: ее обманывают. У нее хватило сил не растеряться.

За ужином Хмара развлекал хозяйку рассказами о жизни в краевом центре. Хмара признался: как и раньше, он любит выпить, хорошо покушать, погулять, поволочиться, и вообще ничто из удовольствий ему не чуждо. Работа у него солидная, не беспокойная, его ценят, заработок и возможности, в общем, не хуже довоенного.

— Красивая ты, богиня! — сказал Хмара с искренним одобрением. — Константин не оценил тебя. Хочу дать совет, хоть ты, наверное, и рассердишься на меня: не слишком-то горюй о нем. Слезами его не воскресишь. Он был великий грешник. Лучше постарайся уравновесить его грехи своими грехами. Бог тебе простит их! — Выпив, Хмара сделался развязным, его учтивость пропала. Он положил свою большую жесткую руку ей на плечо.

— Перестаньте! — резко отстранилась Ольга. Она уже не могла больше выносить наглую болтовню Хмары и ждала. когда появится Алексей.

Ковшов, сидевший на кухне, отчетливо слышал каждое слово. Рассказ Хмары поначалу звучал правдоподобно, и Алексей подумал, что Ольгу обманывают ее предубеждения к этому человеку. Но по мере того, как у Хмары развязывался язык, Алексей терял к нему доверие и, не видя геолога, проникался к нему антипатией. Ковшов пожимал плечами. Как понять, почему эти люди, не лишенные ума и способностей, сами избрали для себя жалкую участь? Каким нелепым выглядел Хмара с его мелкими страстишками! А тот, второй, пустившийся во все тяжкие, лишь бы не попасть на фронт... Если Родионов и не умер физически, то все равно, он труп среди нас.