Далеко от Москвы
Шрифт:
Беридзе полностью был на стороне Темкина и позвонил Батманову, чтобы договориться с ним об организационных мерах по третьему участку. Начальник строительства внимательно выслушал его и сказал, что третьим участком будет заниматься Залкинд. Василию Максимовичу очень не понравилась задержка инженеров на участке.
— Сегодня пришла телеграмма от Дудина и Писарева, — сказал он. — Они получили докладную записку Грубского и вызывают всех нас, хотят разобраться в проекте. Я обещал быть в Рубежанске через десять — двенадцать дней, а теперь вижу, что вы вернетесь в Новинск месяца через два, не раньше. Наверное, мне придется выехать вслед за вами и подгонять вас сзади.
После такого наставления инженеры заспешили и в течение суток непрерывного движения по трассе,
На ровной площадке у дороги лежали штабеля ровных брусьев, балок, планок, оконных и дверных переплетов, заранее заготовленных на лесозаводе. Бригада старшего брата Федора — грузного темноволосого человека — собирала склад; худой и светловолосый Семен Пестов со своей бригадой занимался сборкой барака. Пестовы следили по часам за скоростью сборки: на подгонку и укладку каждого бруса отводилось строго ограниченное время. Работа шла споро, гладко — обструганные стены из белых брусьев поднимались прямо на глазах. Беридзе заинтересовался Пестовыми, дал им кое-какие советы и обещал применить сборную постройку деревянных зданий и на других участках.
— Здесь ночевать останетесь? — подошел к главному инженеру Мельников.
Георгий Давыдович озадаченно посмотрел на Алексея: они провели на участке весь день и не заметили, как подошел вечер.
На другой день Беридзе и Ковшов перешли границу четвертого и пятого участков, обозначенную простой деревянной аркой с прилепившимся к ней крошечным домиком контрольно-диспетчерского пункта. Участок этот считался последним из ближних и первым из дальних участков на трассе. На нем хозяйствовал Рогов.
Лыжники двинулись в путь еще на рассвете, быстро скользя по яркой лунной дорожке, змеившейся на льду реки. Немые деревья по берегам, толстые в своих зимних шубах, казалось, плыли назад. Темно-синий полог неба начал светлеть на востоке. Голубая полоса порозовела и вскоре заполыхала огнем. Звезды быстро гасли, уходя в глубину неба. Луна потускнела и, когда неторопливо выплыл солнечный диск, повисла в воздухе маленьким серебряным крючком. Солнце было необычайно большим и алым, потом сузилось и пожелтело. Небо сделалось бледным. Далеко вокруг все стало белым и прозрачным. На зеркальном льду Адуна множеством узорных лепестков осел иней. Солнечные лучи переливались в них разноцветной игрой свечений.
— Смотри, это как алмазные цветы, выросшие со дна реки! — увлеченно сказал Алексей, оборачиваясь к Беридзе, который тоже залюбовался сверканием ледяных узоров.
Здесь трасса отдалялась от реки, минуя цепь тесно сдвинувшихся сопок. Подходя к ним, инженеры увидели большую птицу — она парила низко над поляной, делая странные резкие виражи. Беридзе рассмеялся: крылатый хищник преследовал зайца. Чуть приметный серый зверек метался по поляне из стороны в сторону, страшась плывущей по снегу тени своего преследователя. Беридзе выстрелом из револьвера отпугнул птицу. Заяц метнулся в сторону и скрылся за сопкой.
— Ну вот, а ты скучал, что вокруг нет ничего живого! Подожди, мы с тобой еще берлогу медвежью где-нибудь в буреломе найдем!..
Они пошли медленнее. Беридзе заговорил о тайге и вспомнил случаи, когда во время изысканий несколько раз попадал в такие дебри, что уже прощался с жизнью, не надеясь выбраться.
— Сначала я не понимал, чем отличается тайга от какого-нибудь обыкновенного леса средней полосы России, — сказал Алексей. — Породы деревьев, конечно, другие: ильмы, бархатное дерево, дубок маньчжурский. И звери не те — тигров, как известно, в Подмосковье не водится. Но не в этом дело!.. Я заметил, многие судят о тайге по ее опушке. А понять ее по-настоящему можно, когда лишь побываешь в дебрях, попадешь, так сказать, ей в лапы. Вот осенью мы ходили в глубь тайги от правого берега. Это ведь не лес в обычном нашем представлении, какое-то стихийное
Беридзе понравилась эта энергичная тирада.
— Мне думается, инженер-строитель, притом горожанин, именно так и должен относиться к тайге. Но ты не вздумай говорить это коренным дальневосточникам, особенно охотникам: тайга — предмет их священной гордости.
— Не знаю, чем тут гордиться? Разве можно, например, гордиться пустыней Сахарой? Похвастать заводом, городом, построенным в тайге, — другое дело! Теперь, когда я сам кое-что уразумел, мне радостно думать о Новинске!.. В нашем крае, мне кажется, слишком уж увлекаются таежной экзотикой, этим диковинным сожительством южной маньчжурской и северной охотской флоры. Почитают это своей местной достопримечательностью и молятся на нее!.. Я еще могу понять москвича, который, сидя у себя в квартире на Арбате, восторгается снимками таежных пейзажей в «Огоньке». Ничего не скажешь — очень красиво! Но ведь кому-кому, а дальневосточникам лучше других известно, что огромные пространства, занятые нескончаемой тайгой, — это те же «белые пятна» на земле. Их не славословить надо, а уничтожать!..
Беридзе присвистнул, на ходу схватил пригоршню снега и скатал в ком.
— Что? Я кажусь, наверное, этаким ненавистником тайги? — взглянул Алексей на его ухмыляющееся лицо. — Тут можно, конечно, показаться односторонним. Но ты же понимаешь, я не против леса, знаю, что он дает пушнину, и дичь, и строительный материал, и все прочее! Я категорически против первобытной глухомани и ее тысячеверстных пространств. Недавно я взял у Залкинда и прочитал кое-какие книжки здешних писателей. Можешь себе представить, почти в каждой — умиленное воспевание тайги! И у нездешних писателей найдешь то же умиление. Опять дикий виноград, обвивающий лиственницу, опять такие и этакие птицы и звери, опять старый примитивный быт гольдов и удэгейцев, долбленные баты, оморочки... Обо всем этом в свое время здорово написал Арсеньев, — зачем же его повторять? Почему-то они не пишут про гольдов и удэгейцев, которые окончили институты и живут совсем по-новому в своих стойбищах. Почему-то они не пишут стихи и романы, скажем, про Терехова и его завод.
— А мы с тобой не годимся в герои романа? — с озорством спросил Беридзе и далеко швырнул снежный комок.
— Не знаю, годимся ли именно мы. Но убежден, что наш нефтепровод — куда более достойный объект для литературы, чем все прелести первобытной тайги. Я— за наступление на тайгу, на «белые пятна». Хочу читать об этом и в книгах! Пусть все знают, как трудно дается человеку это наступление. Пускай будут в книгах и описания природы, я только против того, чтобы человек терялся в этой природе, как иголка в сене, или как мы с тобой потерялись позавчера в этой проклятущей тайге. По-моему литература, когда в ней одни птицы и растения, а человека нет, — это не литература, это фенология в стихах и в прозе!..
У Беридзе ослабли ремни на лыже. Присев, он поправлял крепления. Алексей топтался возле него.
— О нашем нефтепроводе наверняка будет написано солидное художественное произведение: акт приемки и пуска, — подняв лицо к Алексею, сказал Беридзе. — Об инженерах Беридзе и Ковшове там наверняка не будет упомянуто... Я не тщеславен, Алеша, но иногда вспоминаю один рассказ Чехова; помнишь: в поезде завязалась беседа между крупным русским инженером и не менее крупным профессором. Инженер возвращается с торжества по поводу открытия моста, построенного им.