Дальний поход
Шрифт:
– Я знаю, что – как надо, – Митаюки-нэ поспешно спрятала улыбку. – Теперь надобно поскорее идти, всех разбудить. Нельзя терять времени!
– Вот это ты верно сказала – нельзя!
Яхаивар встретил незваных гостей гнетущим ощущением брошенности и пустоты. Поваленные чумы, полусгнившие хижины, сгоревшие остовы храма великого Нга и дома воинов – все казалось каким-то ненастоящим, будто бы в этом селении никто никогда не жил, не любил и ни во что не верил.
– Бездушье… – тихо промолвила Митаюки-нэ. – Ничего… еще не время…
– Что ты сказала, милая? – обернулся идущий
Рослый, сильный, с обнаженной саблей в руках и приплюснутом татарском шлеме, он являл собой образец воина, неудержимого и удачливого завоевателя, перед бешеным натиском которого не устоит ни одна крепость.
– Говорю, нет здесь никого, – юная ведьмочка улыбнулась. – А место хорошее – тут и озеро, вон, и ручей… и зверья гнусного нету.
– Ручей, это славно, – прищурившись, назначенный атаман с подозрением оглядывал брошенное селение. – И озеро… А вот насчет зверья – не уверен! Изгороды-то нет – волчатники вполне могли пробраться, затаиться…
– Ха – изгороды! – не удержавшись, хохотнула дева. – Да тут…
Она хотела было сказать про обереги, да вовремя прикусила язык – и вовсе не надобно муженьку лишних знаний.
– Ты что смеешься-то? – опустив саблю, Матвей обиженно покусал ус.
– Ничего, – повела плечом Митаюки. – Просто представила вдруг, как вы будете частокол городить.
Казак одобрительно ухмыльнулся:
– Про частокол – это ты верно сказала! Посейчас передохнем малость – и начнем. Долго ли здесь жить, мало ли – а без частокола никак. Соплеменницам своим скажи, Ми, чтоб располагались да поснидать готовили. Эх… – Матвей погладил бороду. – Боюсь, как бы сейчас не разбежались они.
– Не разбегутся, – успокоила Митаюки-нэ. – Они ж не здешние, с Севера. Никто их тут не ждет, бежать не к кому… да и на севере тоже – не к кому, да. Кому они нужны-то теперь? Разве что твоим славным воинам.
– Уж этим-то – да-а! – атаман громко расхохотался. – Эти-то до баб – хватки. Ухтымко!!!
– Звал, атамане? – подскочив к старшому, молодой ватажник задорно сверкнул синими, как весеннее небо, глазами.
Митаюки на миг позавидовала подружке, Те – все ж таки такого красивого парня себя в мужья отхватила! Впрочем, у нее-то самой куда лучше – вождь.
– Звал, звал, – кивнув, Матвей Серьга вдруг скривил губы в улыбке: – Ты чего саблю-то не уберешь?
Ухтымко хлопнул ресницами:
– Так ведь думаю, вдруг да супостат какой притаился? Выскочит, тут я его – сабелькой – ух ты!
– Что ж, правильно думаешь, – одобрительно кивнув, старшой перешел к делу. – Саблюку свою, однако, прячь, готовь секиру, парней собирай – поснидаете быстренько да деревья на частокол рубить пойдете. К ночи-то частокол бы нужон…
– Не успеем за день, – честно возразил казак. – Деревня-то, чай, немаленькая.
Атаман покусал губу и недобро прищурился – не любил, чтоб ватажники так вот, запросто, со своими мыслями поперек батьки лезли.
– Вижу, что немаленькая, у самого глаза есть. Не о всей деревне покуда речь – огородим во-он тот домишко, – Матвей показал рукой, – он и большой – коли потесниться, на всех места хватит – и крыша там есть.
Отошедшая
Дом девичества! Сколько с ним всего связано – и подружки, и мудрые наставницы, и веселье по ночам, и первые охи-вздохи по молодым парням-воинам… Детство там прошло и юность.
– Ну, что встал? Ступай, Ухтымко. Возьми кое-кого сразу – деревья подходящие присмотри, а я потом всех отправлю. Понял все?
– Понял, атамане. Сделаю.
Сунув наконец саблю в ножны, Ухтымко побежал к ватажникам:
– Яшка, Ферапонт… и ты, Тошка! За мной. Секиры с собой прихватите… А лучше – топоры.
Хоть и нелегкое это было дело – не столько рубить, сколько таскать из лесу срубленные стволы, вкапывать – а все ж к ночи управились, ухайдакались, правда, все. Хорошо еще, девы сир-тя, полоняницы бывшие, а теперь уж не пойми и кто – помогли, как сумели – жилистые оказались, выносливые, работали ничуть не хуже казачек – Олены, Устиньи, Онисьи. Авраамка тож увязалась, младенца своего беременной Тертятке доверив – стыдно было без дела сидеть. Что говорить, те, кто на сносях, тоже ваньку-то зря не валяли: пойманную в озере рыбку почистили, костры разожгли да зачинали уже и ушицу. В трех больших котлах: в одном – налимья, в другом – щучья, а в третьем – осетровая. Духовитая выходила ушица – Тертятко к заброшенным огородам сходила, нарвала приправ.
Огородив частоколом небольшую площадку перед входом в дом, ватажники похлебали ушицы да повалились спать – так все устали, вымотались, что даже песен не пели и даже не любили чернооких дев. Впрочем, младой Яшка Вервень все ж прилег под бочок к одной – темноглазой, стройненькой, проворной – звали ее Ябтако.
– Эй, Ябтако-нэ, – дождавшись, когда изо всех углов бывшего девичьего дома послышится громкий храп, Яшка погладил девушку по плечу. – Устала?
За время жизни в остроге все полоняницы уже более-менее сносно говорили по-русски, казаки же, в большинстве своем, языком сир-тя не особо заботились – старшие колдовскую речь знали, и ладно, а мы что ж… мы молодые ишшо! Так многие считали, да только не Яшка – запала в душу его младая пленница-дева, так запала, что едва не поссорился из-за нее с друзьями-приятелями – не давал, как обычно, на троих, злился, саблю вытаскивал, мол, девка эта – моя! Дружки хохотали – твоя так твоя, кому она нужна-то – да, глазки – звездочками и на мордочку красна, так ведь плоскогрудая, тощая – ребра торчат!
Да… тощевата… и грудь не ядрами пушечными. А вот Яшке – нравилась! Всех отбил, а сам… сам вдруг без ласки остался – просто уже не мог, не хотел брать Ябтако силой.
– Эй, Ябтако… Спишь?
Молодой казак снова погладил девчонку по плечу, немного полежал, прислушиваясь к ее тихому дыханию, затем осторожно засунул ладонь под кухлянку, ощутив волнующее тепло юной шелковистой кожи…
– Не сплю я, ага. – Ябтако резко повернулась к Яшке лицом и, свистящим шепотом, прямо в лоб, спросила: – Ты зачем ко мне пристаешь? Прямо здесь хочешь? Так ведь люди кругом… не стыдно?