Дальний приход (сборник)
Шрифт:
— А у меня нет…
— Нет?! Но ты же вроде ничего не покупала вчера…
— Не покупала…
— А те пять тысяч где? Потеряла, что ли?
— Нет… Я у Любушки оставила… Ты же видел, как они живут…
Я видел, конечно…
Только и у нас эти деньги последние были.
Хотелось сказать жене что-нибудь резкое, но она так виновато смотрела на меня, что не хватило духу обругать ее.
— Ладно… — сказал я. — Займу у кого-нибудь… А там, может, за редактуру деньги подойдут…
Натянул
Когда пальто застегивал, телефон зазвонил.
— Николай Михайлович! — раздался женский голос. — Вам надо к нам приехать, гонорар получить…
— За что?
— Вам, как консультанту, гонорар выписан…
— Да что я там консультировал? Просто поговорили…
— Я не знаю ничего… Вам пятьдесят тысяч выписано. Адрес помните?
Такой вот эпизод…
Я его про себя «Любушкиной десятиной» называю…
Един безгрешен
Борис, когда совхоз закрылся, решил в монастырь уйти.
До этого он, правда, попробовал устроиться в городе, но пенсионеров там на работу не брали, и тогда Борис на острова подался.
В монастыре Борису понравилось.
— Когда один живешь, так куда податься? — рассказывал он игумену Панкратию. — Вот я и пришел к вам! Здесь ведь чего? Здесь у вас грешить нельзя. А мне это нравится…
— А на материке-то чего, грешил сильно? — поинтересовался игумен.
— Не, сильно не грешил! Немного только… А раз у вас нельзя грешить, я и не буду…
Покачал головою игумен и определил Бориса волонтером в монастыре.
— А чего так? — спросил тот. — Если в иеромонахи сразу нельзя, в послушники запишите…
— Нет! — сказал игумен. — У нас и монахи, и послушники, и трудники, и я тоже — все грешники великие! Живем тут, грехи свои отмаливаем, а если у тебя пока грехов нет, то что же? Значит, и отмаливать нечего… Так что ты пока волонтером будешь, а потом увидим…
Определили Бориса на послушание сторожем в дальний скит, где никаких монахов не было.
И как-то так получилось, что на два года он застрял там.
И гостей размещал, которых посылали пожить на скиту, и скитской дом ремонтировал, если по мелочам, ну и другие работы справлял.
А в свободное время книги из монастырской библиотеки про святых читал.
Особенно Борис полюбил рассказы про отшельников, которые так же, как он, в одиночестве жили.
И как-то и привыкли все, что Борис на скиту живет, тем более что и заменить некем было, потому что игумен не благословлял братию отдельно от монастыря жить, да и желающих в такую даль на церковные службы ходить не много было.
А Борис на службы ходил.
Не каждый день, конечно, но ходил.
Заодно
Себя он просил называть братом Борисом, но прилипло к нему другое прозвище.
Это игумен поинтересовался однажды, чего это Борис редко на исповедь ходит, а Борис по простоте своей ответил, что не так-то легко ему теперь грехи свои припоминать.
— Чего так? — спросил игумен.
— Так ведь, как припомнить, отец Панкратий, — сказал Борис, — если вроде и раньше у меня не много прегрешений было, а сейчас и совсем не стало.
Вот тогда игумен и сказал, что Борис, видно, и в самом деле един безгрешен…
Так и прилипло к нему это прозвище.
Сердце у Бориса простое было, характер необидчивый.
Замечание игумена он учел, и, порывшись в книгах о святых, теперь, приходя в церковь, всякий раз каялся, сколько комаров убил или гусеницу какую раздавил, но прозвище Един безгрешен от этого только еще прочнее за ним закрепилось.
Правда, все разговоры о постриге Борис теперь сам отвергал, жил в монастыре, как и велено было, волонтером, посвящая свое одиночество восхищению красотой островной природы.
Да и как не восхищаться было, если выйдешь, помолившись, из нетопленого скитского храма, где падают с купола опаленные морозцем мухи, а в холодном утреннем воздухе, кажется, явственно, будто от печей, тянет теплом от гранитных скал…
А когда сковывает заводи синий прозрачный лед и по этой синеве рассыпается первая белая крупа?
А летом?!
Из-за обилия воды дивное происходит на островах со светом белой ночи…
Ночной воздух как бы искрится, и так странно близко из-за скал, из-за верхушек деревьев выплывает — только, наверное, здесь, на островах, и увидишь такое — огромная луна.
Помню, когда я познакомился с Борисом, он рассказывал, что поднимаешься от скита наверх, к часовне, а там луна так близко, что, кажется, пешком можно дойти.
— Куда дойти? До Луны?!
— Ага… Все видно там, наверху… Чего не дойти?
О своих планах, связанных с Луной, Борис помянул так, между прочим. И расспрашивать его подробнее некогда было.
Нас тогда послали на скит из монастыря, и вечером Борис поселил в кабинете-молельне приехавшего скульптора, в комнатах для гостей — меня с женой, фотографу Лизе постелил на диване на кухне, а сам ушел ночевать куда-то на улицу.
Но мы об этом узнали только утром, когда, угощая нас завтраком, Борис рассказал, что, проснувшись, обнаружил на своей груди… змею.
— Да что вы?! — заохали наши женщины. — Какой ужас! И что же вы?