Дальше будущего нет
Шрифт:
Он побежал к станции. На площади у метро горели автомобили. Охваченный пламенем бензовоз лежал на боку. Макс не в тему задумался, откуда он здесь взялся, тут и заправок нет. Центр города как-никак. Воздух неприятно горчил. Макс глубоко вдохнул и тут же закашлялся от удушливой смеси пыли и гари.
Неподалеку от дверей он остановился и еще раз посмотрел на площадь. По обе стороны мигали желтым светофоры, добавляя инфернальных красок в картину конца света. На противоположном краю дымились дома. А на самой площади разыгралась еще одна сцена из ада. Всех, кого взрыв застал под открытым небом, сожгло и смело, засыпало пылью и горящими обломками. Превратило все в кроваво-черно-серую кашу — в цвета апокалипсиса.
Раненые орали
За клубами дыма и пыли заходило невидимое солнце. Макс подумал, что, возможно, это последний раз, когда он видит и площадь, и город, и останки привычной ему жизни.
Пока он смотрел, его толкнули в спину.
— Чего застыл? Чего ты тут встал-то?! — в сердцах крикнула заплаканная женщина и, придерживая сумку, ринулась к узким дверям на станцию.
Макс снял рюкзак, обхватил его покрепче и пошел в человеческое месиво. Металлические дверные проемы резали толпу как волнорезы или мясорубка. Поток покачивался как сошедший с рельсов состав, визжал и орал. Сдавило так, что не вдохнуть. Черная, сука, пятница, как она есть. Чернее не придумаешь. Бежали только не за дешевыми телевизорами, а за отсрочкой от смерти. Макса протащило сквозь двери и понесло вниз — по ступенькам перехода ко входу на саму станцию. Там человеческая волна схлестнулась с такой же волной, несущейся из другого входа. Он едва не упал, споткнувшись обо что-то еще живое и воющее под ногами. Перешагнул, и его потащило дальше, а крик за спиной оборвался с влажным всхлипом. Кричали везде. До смерти перепуганные дети и такие же взрослые. Алединский увидел вжавшегося в стену возле пустых касс парнишку. На вид ему было лет семнадцать, и он ревел навзрыд, размазывая слезы по испачканному сажей лицу.
Станция уже была битком. Макс еле протиснулся по переполненному холлу, спустился по неработающему эскалатору. Тяжело сглотнул, увидев у подножия бесчувственное тело. Может, плохо стало, а, может, затоптали. Алединский вышел на платформу. Здесь еще работало радиовещание. Механический голос все говорил и говорил, что ожидается оповещение правительства. Макс горько усмехнулся. Пиздаболы. Как были, так ими и остались. Где же вы были, когда все это началось? Почему сирены заорали только за несколько минут до удара?
Моргнул свет, и станция погрузилась во тьму. Сразу же закричали — словно в темноте страхи становились сильнее. Через несколько секунд включилось тревожное аварийное освещение, и люминесцентные лампы превратили густую черноту в дрожащий полумрак.
Макс протиснулся к краю платформы и спрыгнул на пути. На контактном рельсе, обхватив себя руками, сидел мужчина, ровесник его отца. На движение он поднял голову и посмотрел на парня. Взгляд у него был пустой и мертвый.
— Я вот хотел раз и все, — безразличным голосом сообщил он. — А эти суки электричество вырубили. Ничего, блядь, сделать не могут по-нормальному! Ничего!
Макс не ответил. Подумал только, что если уж мужику так хотелось умереть, мог бы просто остаться снаружи, а не лезть на станцию, чтобы зажариться на контактном рельсе и устроить замыкание. С другой стороны, не здесь искать хоть какую-то логику… Не ему и не сейчас. Алединский шагнул дальше в тоннель. Теперь не размажет. А если и размажет… В какой-то момент все равно все закончится. Вопрос только в том, как долго он продержится, и ради чего.
Он сел на бетон и привалился к стене. Здесь пахло сыростью и типичным запахом креозота. Ни гари, ни дыма. Даже сирену почти не слышно. Сколько так просидел, он не знал. Со стороны платформы то нарастали, то утихали человеческие голоса. А Макс все сидел в охватившем его ступоре. Когда отпустило, он посмотрел по сторонам, как будто заново знакомился с новой
“Мы на дачу в субботу с утра поедем, ты приезжай. Ну если захочешь. Отец тут грозится шашлыки сделать”.
В голос мамы вклинился приглушенный голос отца. Как всегда, комментировал издалека.
“Не если захочешь, а пусть приезжает. Он мне сколько уже обещает помочь забор поставить”.
Сообщение закончилось и автоматически включилось следующее — его собственный ответ. Макс Алединский из другой жизни обещал приехать и спрашивал, что привезти. А еще говорил, что в субботу может быть не самая подходящая для шашлыков погода. Дожди обещали. Макс погасил экран и с силой сжал телефон. По лицу текли горячие и злые слезы.
К утру ничего не произошло. Они не дождались ни обещанного сообщения правительства, ни спасения. Механический голос системы оповещения утонул в хрипящих помехах и замолк. Люди остались совсем одни. Стрелки невидимых часов вчера остановились, а вместе с этим закончилась нормальная жизнь. Из тоннелей Макс вернулся на станцию, разбитый и опустошенный. Там повсюду сидели такие же оглушенные люди. Кто-то спал или просто молча застыл, кто-то все еще дрожал и плакал, не в силах принять страшную реальность. Это уже были не кусочки затянувшегося противостояния, которое им иногда показывали по телевизору. Там тоже на станциях прятались люди, а потом возвращались в истерзанные города. Отсюда идти было некуда — за ночь беглецы закрыли гермозатворы. Все, кто остался наверху, обречены сгореть в радиоактивном пепле, а те, кто спрятались в метро — сдохнуть в каменной клетке.
Макс слышал споры про тоннельные гермозатворы — нужно ли закрывать и их? Никто толком не понимал, как это работает. Никто же не верил в возможность ядерной войны.
Кто-то боялся зараженной пыли, а кто-то — задохнуться. Опасались, что из тоннелей придут другие люди. Алединский подумал, что станция конечная. Еще есть разворотные и технические тоннели, но в них никого нет. Грозились протянуть ветку прямиком к канатной дороге, даже стройку развернули. Но там еще ни станций, ничего — работы только начались. Оттуда не придут. А с другой стороны — мост через реку. По нему теперь тоже не пройти. Если он и уцелел, там выбило все защитные перекрытия. В здравом уме никто не пойдет, пока с неба проливается черный дождь. Оттуда только пыль могла налететь. В тоннеле, где раньше была посадка пассажиров, закрыли гермозатвор, а во втором не смогли. Сдвинули до середины, а потом его намертво заклинило.
Хлестнуло мыслью, что все это рассуждения рационального человека. Он мог бы так думать, сидя в офисе. Прихлебывая кофе, выдвинуть очень гипотетическое предположение, что после ядерного удара все постараются найти убежище, и никому не придет в голову идти по продуваемой всеми ветрами открытой части моста. Сознание, как нарочно, отмотало на последний тихий момент, когда Алединский вот так завис на созвоне. Пил кофе и слушал вечно недовольного заказчика, а у того на заднем плане кто-то в сердцах орал, как он ненавидит эти встречи, и вообще какой мудак ставит их в пятницу на конец рабочего дня. Сейчас казалось, что это было не вчера, а много лет назад. Это другой Макс Алединский думал, что люди будут действовать рационально. А тот, который сидел в сыром тоннеле, уже считал иначе — доведенный до отчаяния, без еды и воды, человек пойдет на что угодно. Что такое для него пройти километр по открытому пространству? Разве страшнее сдохнуть от лучевой болезни, чем загнуться от голода? Или самому стать едой. Макс невольно вздрогнул и потер ладонями предплечья. Страшно было. Страшно, что все его мысли рано или поздно станут реальностью. Спасаясь от тяжелых размышлений, Алединский ухватился за голоса неподалеку.