Дама полусвета (Душа так просится к тебе)
Шрифт:
— Что скажешь, Гремин? Твоя партия урезается!
— Скажу, что барышня права, — прогудел Богоявленский, лукаво поглядывя на Софью из-под лохматых бровей. — Мне нет никакой радости являться Немезидой в шлафроке… и не брать при этом ни одной ноты… Тогда как я, может быть, Онегину искренне, по-мужски сочувствовал бы на месте Гремина. Я-то в супруге своей уверен! От таких, как я, генералов по Онегиным не бегают, уверяю-с!
Грянул такой хохот, что испуганной Софье показалось, будто закачался занавес.
— Что ж, замечательно, если никто не в обиде, тогда попросту
Он протянул руку, галантно помогая Софье спуститься в зал, улыбнулся ей, пожал руки «Гремину» и «Онегину», — и, не оглядываясь, пошел к выходу. Уже в дверях Половцев разминулся с какой-то барышней, поклонился ей и заспешил дальше. А барышня торопливо подошла к самой сцене — и Софья сразу же узнала ее, и что-то резко, больно дернулось под сердцем. Перед ней в расстегнутом мужском макинтоше, в маленькой черной шляпке, из-под которой выбивались вьющиеся пряди, с чуть откинутой назад головой стояла Ирэн Кречетовская.
— Здравствуйте, госпожа Грешнева, я пришла говорить с вами, — спокойно, строго сказала она, посмотрев на Софью темными, чуть прищуренными глазами.
Та незаметно перевела дух и, чувствуя на себе заинтересованные взгляды всей труппы, как можно сдержаннее произнесла:
— Прошу в мою уборную.
Пропустив Ирэн впереди себя в крошечную комнатку, где пахло пудрой и мышами, как во всех театральных уборных, Софья заперла дверь и открыла окно. На улице было еще прохладно, но ей казалось, что воздух в уборной слишком спертый и именно поэтому у нее бешено колотится, заходясь под самым горлом, сердце. Постояв с минуту у подоконника, Софья зачем-то обвела взглядом пустой, заросший крапивой и молодой полынью задний двор театра, глубоко вздохнула и решительно повернулась к гостье.
— Садитесь, мадемуазель Кречетовская. Что же вам угодно от меня?
— Мне угодно просить у вас прощения, — решительно сообщила Ирэн, опускаясь в скрипучее кресло у гримировального столика и вызывающе глядя на Софью.
— Вам — у меня? За что же? — Софья неловко присела на край стола и посмотрела в бледное лицо Ирэн.
— За ту статью в «Московском листке».
— Какую статью?.. — Софья некоторое время не могла вспомнить, о чем идет речь. А когда вспомнила, изумленно спросила:
— Так это… вы?.. Но подпись была мужской…
— Разумеется. Я всегда подписываюсь мужским псевдонимом, это очень упрощает жизнь.
— Да?.. Ну и слава богу, — с искренним облегчением вздохнула Софья. — А я-то уж какой месяц думаю: что я могла сделать совершенно незнакомому господину, если он состряпал такой пасквиль в мой адрес. Грешила и на Нравину, у которой есть связи в газетах, и на других… Что ж… по крайней мере, теперь все понятно.
— Простите меня, госпожа Грешнева, — мрачно глядя в стену, сказала Ирэн. — И поверьте, со мной такое впервые. Сами видите, я несколько месяцев промучилась,
— Вас можно понять, — медленно проговорила Софья, поднимаясь и делая несколько шагов по уборной. — Я неуверена, что на вашем месте не поступила бы так же.
— В самом деле? — усмехнулась Ирэн, доставая длинную папиросу. — Вас не обеспокоит, если я закурю?
— Ничуть.
Ирэн чиркнула спичкой, уронила коробок, поднимать его не стала и поспешно, слишком глубоко затянулась.
— Почему вы не пойдете к нему? — глядя на улетающий в открытое окно дымок, задумчиво поинтересовалась она. — Вы влюблены, это видно. Он тоже уж какой год сходит с ума по вас. Глупо взрослым, много пережившим людям так мучить друг друга.
— Почему?.. — Софья тоже смотрела на струйку дыма. — Вероятно, потому, что около него — вы. И около меня — тоже другой человек.
— Вы ему что-то должны? Этому вашему покровителю? Деньги? Или вы дали слово? Или иные обязательства?
— Нет, ничего.
— Тогда это пустяки. И я… — Ирэн вдруг закашлялась, поперхнувшись папиросным дымом. — И я, поверьте, тоже пустяки.
Софья остановилась. Пристально посмотрела на сидящую в кресле женщину. Та снова глубоко затянулась, и облако дыма на миг скрыло ее лицо. Сквозь эту завесу улыбка Ирэн показалась Софье странной, растерянной.
— Я пришла, чтобы говорить в его защиту. Просто потому, что, как бы ни закончился наш с вами разговор, с Черменским я более не увижусь. Мы расстались еще зимой, сразу же после того, что… что я сделала.
— Вы были с ним все эти годы? — набравшись смелости, спросила Софья. Проклятое сердце бухало так, что она едва слышала собственный голос.
— Нет. О, черт! — Папироса сломалась в пальцах Ирэн, и она, вполголоса выругавшись, достала новую. Софья молча подняла с пола коробок, положила на край стола.
— Благодарю. Мы не были вместе… по крайней мере, в том смысле, который вы подразумеваете. Я жила в Питере, он здесь, рядом с вами. Вы не можете не знать, что только из-за вас Черменский живет в Москве! Еще в самом начале моего с ним знакомства я прочла одно его частное письмо… Украдкой. И узнала, что он влюблен в женщину, которая убежала от него с другим. И женщину эту зовут Софья Грешнева. Но… — Ирэн снова странно усмехнулась, откинулась на отчаянно заскрипевшую спинку кресла. — Но я самонадеянно решила, что это пройдет. И повисла у него на шее. А он… видимо, имел слишком хорошее воспитание, чтобы меня стряхнуть.
— Вы его любили?
Ирэн не ответила, и Софья отвернулась к окну.
— Простите…
— Я хочу, чтобы вы меня поняли, госпожа Грешнева. — Жестким, чеканным тоном произнесла Ирэн. — То, что было между мной и Черменским, — обычная связь мужчины с женщиной. Обычная связь — и ничего более, вы не можете его в этом упрекать. Для любого свободного человека такие отношения естественны. Вы — актриса, следовательно — не ханжа, и можете понять.
— Поверьте, у меня в мыслях не было… Я не имею никакого права…