Дама с камелиями
Шрифт:
Прюданс очень порицала Маргариту за эти перемены, но Маргарита отвечала, что любит меня, не может без меня жить и, что бы там ни случилось, не откажется от счастья видеть меня постоянно около себя, а кому это не нравится, может не приходить.
Я это сам слышал однажды, когда Прюданс и Маргарита заперлись в комнате для важных разговоров, а я подслушивал у дверей.
Через некоторое время Прюданс опять появилась.
Я был в саду, когда она вошла в дом. Она меня не видела. Я понял по тому, как ее встретила Маргарита, что снова произойдет такой же разговор, и опять решил его подслушать.
Обе женщины заперлись в будуаре, и я насторожился.
— Ну? —
— Я видела герцога.
— Что он вам сказал?
— Он готов вам простить ту сцену, но узнал, что вы открыто живете с Арманом Дювалем, и этого вам не прощает. Пускай Маргарита бросит этого человека, сказал он мне, и, как прежде, я ей буду давать все, что нужно, в противном случае пускай она ничего от меня не ждет.
— И что вы ответили?
— Что я вам передам его решение и постараюсь вас уговорить. Подумайте только, дорогая, какое положение вы теряете, ведь Арман никогда не сумеет создать вам его. Он любит вас всей душой, но у него мало денег, и настанет день, когда он должен будет покинуть вас, но тогда уже будет слишком поздно и герцог не захочет ничего сделать для вас. Хотите, я поговорю с Арманом?
Маргарита, казалось, раздумывала и ничего не отвечала. Сердце у меня билось ужасно в ожидании ответа.
— Нет, — сказала она, — я не покину Армана и не буду прятаться. Может быть, это безумие, но я люблю его, и ничего с этим не поделаешь! К тому же теперь он привык меня любить, ему будет слишком тяжело оставлять меня хотя бы на час в день. А мне так мало осталось жить, что я не могу заставлять себя страдать, исполняя волю какого-то старика, один вид которого меня старит. Пускай его деньги останутся при нем, я обойдусь без них.
— Но как вы это сделаете?
— Не знаю.
Прюданс собиралась что-то ответить, но я быстро вошел и бросился к ногам Маргариты, покрывая ее руки слезами, которые проливал от радости, что так любим.
— Моя жизнь принадлежит тебе, Маргарита. Тебе не нужен этот человек, ведь я с тобой! Я никогда тебя не покину, какой бы ценой я ни покупал счастье, которое ты мне даешь! Не нужно больше стеснений, Маргарита, мы любим друг друга! Что нам до всего остального!
— Да, я люблю тебя, Арман! — шептала она, обвивая мою шею руками. — Я тебя люблю так, как не считала себя способной любить. Мы будем счастливы, мы будем жить тихо, и я навеки прощусь с той жизнью, воспоминание о которой заставляет меня теперь краснеть. Ты никогда не будешь укорять меня прошлым?
Слезы заглушали мой голос. В ответ я мог только прижать Маргариту к сердцу.
— Ну, — сказала она, обращаясь к Прюданс, — передайте эту сцену герцогу и скажите ему, что мы в нем не нуждаемся.
С этого дня о герцоге не было и речи. Маргарита совершенно изменилась. Она избегала всего, что могло мне напомнить жизнь, среди которой я ее встретил. Ни одна жена, ни одна сестра в мире не заботилась и не любила так своего мужа, своего брата, как она любила меня. Эта болезненная натура чутко отзывалась на все настроения, была доступна всем чувствам. Она порвала со своими друзьями и привычками, со своим прежним языком и расходами. Если бы кто-нибудь видел нас, когда мы выходим из домика, отправляясь кататься на лодке, купленной мной, то никогда бы не поверил, что эта дама в белом платье, в большой соломенной шляпе, с шелковой накидкой в руках — та самая Маргарита Готье, пересуды о чьей роскоши не смолкали еще четыре месяца назад.
Увы, мы слишком поторопились с нашим счастьем, как будто предчувствовали, что оно будет недолговечно.
За два месяца мы ни разу не были в Париже. Никто к нам не приезжал,
Целые дни я проводил у ног своей возлюбленной. Мы открывали окна в сад и любовались, как лето дает жизнь цветам под сенью деревьев. Тесно прижавшись друг к другу, мы наслаждались этой настоящей жизнью, которой ни Маргарита, ни я раньше не понимали.
Эта женщина, как ребенок, радовалась всякому пустяку. Бывали дни, когда она бегала по саду как десятилетняя девочка за бабочкой или стрекозой. Эта куртизанка, которая заставляла тратить на букеты больше денег, чем это нужно для беззаботной жизни целой семьи, сидела иногда на лужайке целый час, рассматривая простой цветочек, носящий ее имя.
Именно в это время она начала читать «Манон Леско». Я часто заставал ее за этой книгой, и она всегда мне говорила, что женщина, которая любит, не может делать то, что делала Манон.
Два или три раза ей писал герцог. Она узнавала почерк и, не читая, отдавала мне письма.
Некоторые выражения в письме вызывали у меня слезы.
Закрыв свой кошелек для Маргариты, он рассчитывал вернуть ее себе, но, увидев бесполезность этой меры, перестал на ней настаивать, снова просил у нее позволения вернуться, каковы бы ни были условия этого возвращения.
Я читал эти настойчивые и однообразные письма и рвал их, не говоря Маргарите об их содержании, не советуя ей увидеться со стариком, хотя чувство жалости к несчастному и побуждало меня к тому. Я боялся, что она увидит в этом совете желание переложить снова на герцога все заботы о доме, больше всего я боялся, что она может меня считать способным сложить с себя заботу о ее жизни.
В конце концов, герцог, не получая ответа, перестал писать, а мы с Маргаритой продолжали жить вместе, не думая о будущем.
XVIII
Мне трудно нарисовать вам картину нашей новой жизни. Она состояла из целого ряда детских забав, очаровательных для нас, но совершенно бессмысленных для тех, кто услышит о них. Вы знаете любовь к женщине, вы знаете, как незаметно проходит один день и наступает в любовной истоме следующий. Вам знакомо это полное забвение всего окружающего, которое порождает сильная, доверчивая и разделенная любовь. Все, кроме любимой женщины, кажется лишним. Начинаешь жалеть о том, что растратил частицы своего сердца на других женщин, и думаешь, что всю жизнь будешь сжимать только ту руку, которую держишь в своих руках. Мозг не хочет ни работы, ни воспоминаний — словом, ничего, что может его отвлечь от единственной мысли, которой он занят. Каждый день мы открываем в нашей любовнице новые прелести, новые наслаждения.
Жизнь становится сплошным исполнением желания, душа — весталкой, обязанной поддерживать священный пламень любви.
Часто с наступлением ночи мы отправлялись в маленький лесок позади дома. Там мы прислушивались к веселой гармонии вечера, думая о том часе, когда окажемся в объятиях друг друга. В другие дни мы все утро проводили в постели, не пропуская даже солнца к нам в комнату. Занавеси были низко спущены, и на время внешняя жизнь для нас не существовала. Одна только Нанина имела право открывать нашу дверь, но только чтобы принести нам завтрак, — мы ели, не поднимаясь, и все время прерывали еду смехом и шутками... Затем засыпали на несколько минут, потому что, отдаваясь любви, мы были похожи на двух упрямых пловцов, которые появляются на поверхности воды только затем, чтобы перевести дыхание.