Дамы и господа
Шрифт:
Дождавшись возможности уехать, убитая этим известием мать вернулась в свой особняк на Английской набережной и, не скинув вечернего наряда, принялась писать мужу, в то время находившемуся при кавказских войсках. Ему, только ему, неизменному и незаменимому другу ее сердца, графиня могла рассказать о случившемся и просить совета, как быть дальше. Она боялась взять на себя объяснение с сыном, думая, что не сдержится, наговорит лишнего. Пусть уж лучше муж…
Граф-отец написал сыну письмо, которое стоит воспроизвести почти полностью как образец редкого родительского самообладания и умения в самых острых ситуациях не
«Любезный друг Ларька! Сегодня я получил письмо от мамы, в котором меня она извещает о том, что ты просил руки Ирины Нарышкиной. Не могу от тебя скрыть, что твой поступок меня крайне огорчил. Кажется, ни я, ни твоя мать не заслужили такого бесцеремонного и бессердечного с твоей стороны обращения. Ты бы мог предупредить нас о твоем намерении, посоветоваться с нами, наконец, испросить нашего благословения на такой важный шаг. Но ты счел более упрощенно этого не делать, тебе было так удобнее, а будет ли это нам приятно или прискорбно, об этом ты не подумал. Кроме счастия, мой милый Ларька, ни мама, ни я тебе ничего не желаем, даже если с выбором твоим не вполне согласны, верь же нам немного, верь нашей любви к тебе и верь нашему житейскому опыту, всецело для вас, детей, приобретенному».
Самая жестокая отповедь не произвела бы большего действия на Иллариона, чем та родительская грусть, которая чувствуется в каждой строчке. Сын немедленно ответил, выражая всю меру раскаяния.
В этом письме настораживает то, что Илларион признает свой поступок скоропалительным. Он объясняет сватовство к Нарышкиной неким внезапным наплывом чувств. По его словам, все произошло «невзначай для самого себя».
Если между молодыми людьми сложились серьезные чувства, то бишь был роман, то почему же — «невзначай»? Да и могла ли Елизавета Андреевна, статс-дама, персона влиятельная и заметная в свете, не знать, за кем ухаживает сын? А по переписке чувствуется, что имя Ирины Нарышкиной было для родителей новостью неожиданной.
Но что удивляет всего больше, так это откровенное неодобрение выбора сына. Совершенно ясно, что он для родителей Иллариона более «прискорбен», чем «приятен». Об этом отец, собственно, высказывается весьма откровенно: «С выбором твоим не вполне согласны».
Странно! Казалось бы, чем не пара Иллариону знатная, красивая, весьма подходящая ему и по возрасту фрейлина Нарышкина? Может быть, за ней числились какие-то компрометирующие поступки? Однако невозможно предполагать, что, постоянно находясь под придирчивым взглядом многих глаз, девушка оказалась замешанной в чем-либо предосудительном. Сведения или намеки на то обязательно всплыли бы в переписке и дневниках. Но ничего подобного не было.
Можно высказать лишь одну версию, объясняющую нежелание графской четы видеть красавицу Ирину своей невесткой. Они знали, что Ирина Нарышкина с юности была влюблена в Сергея — сына их соседки по крымскому имению Ольги Петровны Долгоруковой.
Крымские имения Воронцовых-Дашковых и Долгоруковых, Алупка и Мисхор, находились рядом. В обоих семействах было много молодежи. Все — особенно в летние месяцы — тесно общались и приятельствовали между собой. И в Алупку, и в Мисхор наезжали из столиц друзья, родственники, которые подолгу здесь жили. Все юношеские увлечения происходили на глазах у взрослых и становились предметом их обсуждения. Нежные
Поэтому можно понять недоуменное чувство Воронцовых-Дашковых, когда Ирина сказала «да» их сыну. Люди умные и многоопытные, наверное, они имели основание усомниться в надежности чувств и своего сына, и Нарышкиной, а стало быть, и в прочности их брака.
А что же Ирина, первая любовь которой расцветала и взрослела вместе с ней и не собиралась уходить в прошлое?
Ах, если бы сохранилось хоть что-то, проливающее свет на ее отношения с человеком, которому суждено было стать главным мужчиной ее жизни!
Едва ли Долгоруков вполне был свободен от чар прелестной девушки. Но мысли о женитьбе, о семье казались ему преждевременными. И Сергей по-своему честно поступил с влюбленной в него молоденькой Нарышкиной: он еще не находил в себе силы расстаться с «золотым времечком», когда ничто не мешает, покончив с одной привязанностью, обзавестись другой, а потом заменить их на третью, и так без конца. Такой видный в своем офицерском мундире, такой обаятельный, галантный, умеющий ценить прелести жизни, он страшился потерять свободу чувств и действий даже в угоду Ирининым самым прекрасным глазам на свете.
Она приходила в ужас от мысли, что ее любовь, известная Сергею, хоть в какой-то степени накладывает на него обязательства.
Самое верное средство дать ему понять, что он свободен, свободен и еще раз свободен, — это стать несвободной самой. И когда граф Ларри предложил ей руку и сердце, она согласилась.
Как бы то ни было, в сентябре 1900 года в Санкт-Петербурге была отпразднована свадьба офицера лейб-гвардии гусарского полка графа Воронцова-Дашкова и фрейлины Нарышкиной.
Родители Иллариона не только смирились с выбором сына, но и сделали все, чтобы этот союз оказался прочным. Не желая никоим образом влиять на только что начавшуюся супружескую жизнь, Воронцовы-Дашковы купили молодоженам дом на Моховой, 10. В подмосковном же графском имении Ново-Томникове для них «было пристроено особое крыло к уже существовавшему господскому зданию».
Первенец Иллариона и Ирины, Роман, появился на свет осенью 1901 года в Царском Селе, где квартировал гусарский полк. Еще через полтора года Ирина родила дочь Марию. Следом двух сыновей-погодков — Михаила и Александра. На одиннадцатом году супружества появился ее последний сын Илларион.
…Невестку Воронцовых-Дашковых упрекали зато, что она сделалась совсем равнодушной к свету и развлечениям. На это Ирина отвечала, что удивилась бы, если б что-то вызвало в ней тот интерес и ту радость, которые она познала, став матерью. Ее лишь иногда видели на светских увеселениях, и вдовствующая императрица Мария Федоровна нередко ставила материнское рвение Ирины в пример дамам, не в меру часто покидавшим свой дом.
Вопреки всем прогнозам старики Воронцовы-Дашковы всей душой привязались к невестке. Для графини, крепко державшей в руках все семейство, жена Иллариона стала пятой дочерью, с которой она была и нежна, и снисходительна.