Дань прошлому
Шрифт:
Нам казенного пайка хватало. Другое дело "непривилегированным", привычным, как правило, к выпивке, табаку, картам. Пособие для них было недостаточно, и, кто не получал помощи со стороны, искал заработка.
Ловчились, как могли. Поступали на службу, занимались рыбным промыслом, охотились на пушного зверя, торговали чем придется: спиртом, табаком, овощами и фруктами. Яблоки и виноград привозили из Томска. Других фруктов чалдоны в глаза не видали. Груши от вишни отличить не могли, и, потому, некоторые из них называли меня Грушевским, прослышав, что фамилия моя звучит экзотическим фруктом.
Источником подсобного дохода для ссыльных, как и для местного населения,
Шишку ломали ближе к осени. А среди зимы, в начале декабря, ломали "яму". Здесь проявлялось то же уравнительное правосознание, но в применении не к ореху на дереве, а к рыбе в воде. Тоже заранее устанавливали день, с кануна которого в определенных местах на Оби, где залегала рыба на зиму, съезжались охотники-рыболовы и промышленники-купцы. И мы поехали на невиданное зрелище, несмотря на лютый мороз.
С вечера стали ломать "яму" - вернее, лед - и запускать под него рыболовные снасти: переметы, крючки на деревянном якоре и прочее с тем, чтобы на заре вытащить что кому посчастливится. Груды разного сорта и размера рыб, тут же в воздухе замерзавших, поступали немедленно в распродажу. И нам посоветовали запастись на зиму. За б рублей я приобрел полтора пуда стерляди.
От участия в жизни колпашевской колонии я уклонялся по разным мотивам. Это не значило, однако, что мы избегали всяких встреч и знакомств. Жена согласилась давать уроки французского языка, почему-то понадобившегося молодому, не всегда опрятному, но любознательному ешиботнику из еврейской школы в Польше. Явился и другой охотник до французского языка полуинтеллигентный социал-демократ, отводивший все предостережения относительно трудностей произношения ссылкой на то, что "не боги горшки обжигают". Тем не менее терпения у него хватило не надолго, и он отстал.
И ко мне заявились неожиданно ходоки из соседней с Колпашевым Саратовки, в которой жили и промышляли сосланные Столыпиным аграрники-крестьяне. Им приходилось тяжко. Природные хлеборобы не могли найти в тундре и тайге привычного приложения своему труду. И вместо землепашества они занимались рыболовством, не останавливаясь и перед хищнической ловлей. Когда они чуть не перегородили неводами обмелевшую Обь, местные власти конфисковали у них сети их "орудия производства". Ходоки пришли ко мне, как к "аблакату", с просьбой сочинить бумагу - жалобу губернатору на действия местных чинов. Прошение я составил. В качестве гонорара мне была предложена извлеченная тут же из мешка рыба собственного улова. Мне стоило немалого труда уговорить своих клиентов взять "гонорар" обратно. Впрочем, вознаграждение я от них получил - в другой, правда, форме, - и по сей день вспоминаю его с признательностью.
Жена с детских лет страдала от ревматических болей. Избавления от них она тщетно искала и на Хаджибеевском лимане в Одессе, и
– Ты смотри только, - предостерегал целитель, - береги стыдные места... А то попадешь, куда не след, - нагишом на улицу выскочишь!..
Ученые медики в праве отнестись скептически к Мордвинову средству, отнести его целебность на счет самовнушения. Как бы то ни было, в нашем опыте оно себя оправдало больше прославленных курортов.
Приятельские отношения у нас установились с двумя лицами, одновременно появившимися в Колпашеве. То были Нектаров и Смирнов. Аполлон Николаевич Нектаров был студент, эс-эр, красавец, с живыми, черными глазами на молодом лице и густой седой шевелюрой. Он привлекал к себе и манерами - спокойной выдержкой и убедительностью речи. В ссылку он пришел с женой, но к нам заходил почти всегда со своим, видимо, закадычным приятелем Смирновым.
Иван Никитич Смирнов - в будущем свирепый председатель сибирского ревкома и наркомпочтель, а в заключение одна из первых жертв сталинской расправы со старыми большевиками, - по происхождению был рабочим "от станка". Благодаря личным способностям и энергии, он сумел и в царское время сделаться интеллигентом не только по внешнему виду. Он носил пенснэ на черном шнурке и зимой ходил в студенческого покроя ватном пальто с барашковым воротником. Если считать Смирнова рабочим, это был самый выдающийся из всех, встречавшихся на моем жизненном пути. Он был ловок и смел, интересен в беседе и корректен в споре даже на фракционные темы. Отличный товарищ, он в мое время был чуток к вопросам совести и чести. Словом, никак не походил на тип большевика, ставшего всем нам хорошо известным за последние 37 лет. Он вел аккуратную переписку с секретаршей Ленина - Крупской, и это, как ни удивительно, никак не отражалось на том, каким я знал Смирнова в Колпашеве.
Оба приятеля пришли как-то к нам не к ужину, как бывало обыкновенно, а в неурочное время. Оба стали меня упрашивать согласиться быть председателем на ближайшем собрании колонии, - эти собрания я не посещал. Собрание созывалось по чрезвычайному поводу. Поведение ссыльных из уголовных стало нестерпимым.
Они открыли "заведение", в котором "работают" четверо женщин. Они гонят самогон и торгуют им и водкой. Они спаивают и соблазняют местных жителей и жительниц. А на днях срубили одно из немногих уцелевших на селе кедровых деревьев, - в тайгу съездить за дровами было лень.
Нельзя требовать от чалдонов, чтобы они разбирались, кто политик и кто уголовный. Для них все мы на один лад - ссыльные. И их отношение к пришлым уже изменилось: неохотно стали сдавать комнаты, избегают общения, отказывают в элементарной помощи. Так не может продолжаться. Нужно принять радикальные меры. Уголовная верхушка должна покинуть Колпашево. Если она не согласится добровольно, надо будет выселить насильно. Это и предстоит обсудить на ближайшем собрании в воскресенье.
Приятели взывали к моему общественному долгу; к тому, что я единственный юрист в колонии; что, держась в стороне от колониальных дел, я тем самым как бы предопределен руководить собранием, которое обещает быть бурным и политически-страстным. Как я ни противился, пришлось, в конце концов, уступить и согласиться.