Дань прошлому
Шрифт:
– Вы откуда?
– обратился он к просившему слова, видимо, желая ему отказать по формальным основаниям.
– Оттуда же, откуда и вы, - вызывающе отозвался Керенский, имея в виду, что оба они члены Государственной Думы.
– Нет, пояснил Челноков, на каком основании вы хотите говорить на совещании городских деятелей, обсуждающих продовольственный вопрос?
– Как потребитель города Саратова, - сострил Керенский.
В переполненном зале послышался хохот. Челноков, не то смутившись, не то растерявшись, решил не настаивать:
– Пожалуйста.
На протяжении последующих 37 лет мне приходилось
Случайная речь в московской городской думе была лучшей из всех, которые я слышал.
Хорошо поставленный голос и отличная фразировка, унаследованные еще с того времени, когда Керенский готовился к карьере певца, составляли всегда его силу как оратора. Дефектом была чрезмерная страстность и нервозность, влиявшая на грамматическую структуру речи. В данном же случае речь была не только интересна по содержанию, но и выдержана по форме. Ничего лишнего - от неблагородной "соединительной ткани", когда, в поисках утерянной мысли или нужного слова, и опытный оратор начинает вращаться всё на том же месте или теряет подлежащее, смешивает мужской род с женским и т. п. Речь была филигранно отточена. Это был не один только блеск, но и подлинное мастерство большого оратора.
В Москве у меня не было определенного дела, и я решил отправиться на Кавказский фронт с одним из отрядов Союза городов. На Кавказский фронт меня не взяли, а предложили отправиться в один из отрядов, расположенных недалеко от передовых позиций на Западном фронте.
Здесь в мои обязанности входило наблюдение за пекарней и учет так называемого припека или увеличения веса выпечки по сравнению с весом затраченной муки, что открывало широкие возможности для злоупотреблений. Наука была несложная, и я быстро ею овладел. Труднее было держать пекарей-солдат в субординации: никакой дисциплинарной властью я, конечно, не обладал, и солдатам это было хорошо известно. Прочие обязанности были тоже не обременительны.
Мы стояли в глухом месте, недалеко от Столбцов, Минской губернии. Навещали окопы, рассматривали в бинокль немцев. Изредка показывался вражеский самолет. Когда он настиг нас однажды в поле, мы инстинктивно прижались к деревянному сараю, как "убежищу". Наш персонал, как и персонал соседних отрядов, с которыми мы обменивались визитами, не представляли никакого интереса. Молодежь естественно искала развлечений - пила, пела, флиртовала. Было невероятно скучно, и как только истек срок, на который я был законтрактован, я попросил откомандировать меня обратно в Москву.
Здесь мне предложили занять должность секретаря "Известий", которые выпускал Главный комитет Союза городов. Работа была тоже не слишком мудрёная: требовалось приводить в "христианский" - или удобочитаемый - вид произведения, которые изготовлялись в местных
Ближайшим моим начальством был Сергей Владимирович Бахрушин из знаменитой семьи московских купцов-благотворителей и просветителей. Рослый, упитанный и краснощекий, Бахрушин и в 33 года сохранил высокий дискант и не производил впечатления окончательно сложившегося и взрослого.
По профессии историк, ученик Ключевского, Любавского, Кизеветтера, Богословского, он был начитан не только по истории. Интересовался он и политикой, примыкая к левому крылу партии к.-д. Признанными лидерами этого крыла в Союзе городов были д-р Кишкин, Николай Михайлович, помощник главноуполномоченного и будущий министр социального обеспечения во Временном Правительстве, и, главное, Николай Иванович Астров, московский городской голова первых месяцев революции и в будущем один из политических советников генерала Деникина. Пред Астровым, много его старшим, Бахрушин, можно сказать, благоговел и внимательно прислушивался к каждому его слову.
Я и сейчас не могу понять, как милейший и благонравнейший Сергей Владимирович, потерявший в первый же год прихода к власти большевиков политически близких ему Алферовых, мужа и жену, Ник. Ник. Щепкина, братьев Астровых, Александра и Владимира, как мог он ужиться с убийцами своих друзей. Правда, и Бахрушин не избег ареста и ссылки в Самарканд.
Но, как и проф. Е. В. Тарле, Бахрушин был вскоре "прощен" и удостоен высших степеней большевистского отличия: был награжден орденом трудового знамени, медалями, званием академика и даже сталинской премии 1-ой степени. Последнюю Бахрушин получил не за свои ценные труды по истории народов Сибири и Узбекистана, а за "активное участие в коллективном труде "История советской дипломатии", - труде пропагандном и фальшивом.
Со мной Бахрушин был изыскано вежлив, но официален, - никаких лишних разговоров, пересудов или шуток. В точно установленное время он появлялся в отведенной под редакцию комнате, убеждался, что всё в порядке и удалялся - в библиотеку для научной работы или на одно из заседаний бесчисленных комитетов, членом коих он состоял. Я сокращал и редактировал поступавший материал, Бахрушин его просматривал, редко что изменял, ставил свою подпись, и материал шел в типографию. Иногда Бахрушин просил меня присутствовать на заседании главного комитета Союза городов, чтобы дать краткий отчет для "Известий".
Немногие заседания, на которых я бывал, представляли мало интереса. На них, очевидно, лишь оформлялись решения, которые предварительно "вентилировались", как любил выражаться Кишкин, в Бюро и на частных собраниях. Атака "левых" направлялась обыкновенно против Челнокова, на которого старались воздействовать, как на депутата Думы, представлявшего интересы и мнение российских городов. Отчеты об этих заседаниях должны были носить чисто формальный характер, что лишало эти отчеты уже всякого значения: не интересные для читателей "Известий", они не представляли ценности и для "будущего историка". Но таково было задание, и я выполнял его с тем большей охотой, что оно требовало меньше труда.