Дань прошлому
Шрифт:
С обсуждением внешней политики пошел тот же разнобой - но тут уже не только среди членов предпарламента, а и среди членов правительства. Левые настаивали на том, что надо взять инициативу в свои руки и предложить союзникам заключить немедленно мир. С другой стороны, Струве заявил: "Я ненавижу анархию, но ценою мира, недостойного России, не желаю покупать избавления от нее". Это было уже не так далеко от рецепта Потресова. И Струве не нашел ничего более своевременного, как воскресить старый спор против формулы "без аннексий и контрибуций".
Я впервые присутствовал при политическом выступлении Петра Бернгардовича. Это было довольно тягостное
– Знаете, в писании говорится, когда Моисею надо было передать фараону волю Бога, он брал с собой своего брата Аарона, краснобая, но не слишком мудрого... Струве не говорун именно потому, что он мыслитель. Он больше озабочен тем, чтобы мысли были стройны, а не тем, чтобы слова бежали быстро...
И в самом правительстве не всё обстояло благополучно по этому пункту. Новый военный министр ген. Верховский защищал необходимость скорейшего выхода из войны, а министр иностранных дел, сменивший Милюкова, Терещенко, вдруг вернулся на апрельские позиции Милюкова. После сенсационного заявления Верховского, сделанного в комиссионном заседании, и резкого отпора ему со стороны Терещенко, ко мне подошел сменивший Набокова управляющий делами правительства, Гальперн, Александр Яковлевич, и стал зондировать почву, как отнеслись бы эс-эры к замене Терещенко Нольде?
– Внешняя политика требует гибкости, а Терещенко ее не обнаруживает.
Я не был подготовлен ни к вопросу, ни к ответу и ограничился указанием, что кандидатура Нольде не вызовет энтузиазма у эс-эров, по моему мнению; сам я "большой политики" не делаю, но, если нужно, могу навести справку. Дальнейшего продолжения разговор не имел.
Как ни жгучи были вопросы об обороне и внешней политике, непосредственная угроза в эти дни нависла с другой стороны. Уже 10-го октября большевики вызывающе-открыто создали свой Военно-революционный комитет для овладения властью. Тогда же было избрано первое большевистское Политбюро - из семи человек в составе Ленина, Сталина и пяти других, признанных позднее самими большевиками "врагами народа". Большевики были уже не у ворот, а в воротах, а глава правительства оптимистически заверял членов Предпарламента 13-го октября, что "никаких оснований для паники не должно быть: всякая попытка, если бы она была, противопоставить воле большинства и Временного Правительства насилие меньшинства встретит достаточное противодействие". Можно было предполагать, что эти слова свидетельствуют о хладнокровной решимости осуществить разработанный план. Увы, это было не так.
К решительным мерам правительство приступило лишь 23-го октября, когда было уже слишком поздно. Однако, и в это время в правительстве не было согласия. Предложение об аресте членов Военно-революционного комитета встретило возражения со стороны министра юстиции Малянтовича, Павла Николаевича, которого поддержали двое его коллег. Компромисс был найден в том, чтобы обратиться за поддержкой к Совету Республики. Такое обращение перекладывало ответственность на плечи Предпарламента, к тому вовсе не призванного. Если нужно было лишнее фатальное решение, оно было налицо.
Министр внутренних дел Никитин и глава правительства Керенский явились днем 24-го октября в Мариинский дворец и произнесли драматические речи. Никитин потребовал от Предпарламента, чтобы он санкционировал применение вооруженной силы и репрессий для борьбы с "анархией". Его
Четыре часа фракции совещались. А когда заседание возобновилось, левые эс-эры заявили, что правительству не доверяют. Дан сообщил, что он и его единомышленники одновременно и против поднятого большевиками восстания, и против насильственного его подавления правительством. Большинство Предпарламента 113 голосами эс-эров и меньшевиков - приняло резолюцию о том, что "вооруженное выступление, имеющее целью захват власти, грозит вызвать гражданскую войну" и потому "необходимо немедленное принятие мер" для ликвидации "проявления анархии и разрухи". Вместе с тем в резолюции говорилось, что, помимо объективных условий войны и разрухи, благоприятную почву для агитации создало "промедление проведения неотложных мер, и, потому, прежде всего (!) необходим немедленный декрет о передаче земель в ведение земельных комитетов и решительное выступление по внешней политике с предложением союзникам провозгласить условия мира и начать мирные переговоры".
Всё это - за две с половиной недели до выборов в Учредительное Собрание и главное, когда большевики заканчивали последние приготовления к захвату власти.
Против резолюции голосовали 102 лица; воздержались 26, - в их числе был и я.
Принятую "формулу перехода" Дан с Гоцем повезли к Керенскому. Он расценил ее как выражение недоверия правительству и заявил, что оно выходит в отставку. При помощи экстренно вызванного Авксентьева удалось убедить Керенского, что резолюция неудачно формулирована, но недоверия в ней нет. Отставки правительства удалось избежать. Был уже первый час ночи на 25-ое октября. Гоцу с Даном предстояло еще экстренное собрание Центрального Исполнительного Комитета рабочих и солдатских депутатов совместно с Исполнительным Комитетом Всероссийского Совета крестьянских депутатов и приехавшими на предстоящий Съезд Советов делегатами.
На этом заседании Дан от имени "революционной демократии" подтвердил, что "ЦИК, верный своей политике,... будет стоять посредине между двух враждующих станов, и только через труп ЦИК-а штыки двух враждующих сторон скрестятся между собой". Его прервали: "Да, это уже давно мертвый труп"...
Не прошло после этого и двенадцати часов, как вооруженные солдаты и матросы оцепили Мариинский дворец и выставили караулы у входов и выходов. По соседству появился броневик. Командовавший отрядом прапорщик потребовал, чтобы собравшиеся немедленно покинули помещение, не то пустят в ход оружие. Совет старейшин принял наспех резолюцию - последнюю - с выражением "решительного протеста против насилия безответственных элементов, под угрозой штыков препятствующих работе и деятельности Временного Совета Республики".
Стали направляться к выходу. Я стал у дверей, чтобы убедиться, что никого не задержат, Милюков, пунцовый от волнения, но внешне спокойный, благополучно миновал караул. В полной генеральской форме проследовал и ген. Алексеев. Остановили почему-то Авинова.
– В чем дело?
– Так что приказано задерживать всех министров.
– Но H. H. Авинов бывший товарищ министра.
Отпустили и его. Прошли все. Закрылись и за мной двери Мариинского дворца, в котором я провел ровно пять месяцев, день в день.