Дань псам
Шрифт:
— Убери подмышку, женщина!
— Ты превратил храм в сумасшедший дом, Искарал Паст. Ты превращаешь в сумасшедший дом любой храм, в котором живешь! Вот мы здесь замышляем взаимное убийство, и чего ждет от нас твой бог? Да ничего! Только ожидания, постоянного ожидания! Ба, пойду-ка за покупками!
— Наконец! — каркнул Искарал.
— Ты идешь со мной, чтобы носить покупки.
— Ни шанса. Используй мула.
— Вставай или я прикончу тебя прямо здесь.
— В святой обители? Ты сошла с ума?
— Откровенное богохульство. Темный Трон позабавится?
— Отлично!
— Только не теряйся.
О, почему брак занимает место любви? Узы взаимного недовольства стягиваются, пока жертвы не застонут, но от боли или наслаждения? Есть ли разница? Такой вопрос лучше не задавать женатикам, о нет.
В стойле мул подмигнул лошади, лошадь ощутила, как трава ворочается в кишках, а мухи, мухи летали от одного куска навоза к другому, убежденные, что следующий чем-то отличается от предыдущих — жалкие, тщедушные твари — нет мудрости у тщедушных, только желания и недовольство, и они жужжат, призывая начать новое сражение за новый клок сырой пахучей соломы.
Взык, взык.
Среди масс гранита и смятенных, пронизанных жилами складок камня простерлась обширная яма, принадлежащая Скромному Малому. Утес изрыт пещерами и тоннелями. Расположенная на середине пути между Даруджистаном и провинцией Гредфаллан, окруженная широкими дорогами шахта имеет при себе поселок почти в восемьсот жителей. Наемные работники, рабы, узники, десятники, стража, повара, плотники, горшечники, изготовители веревок и одежды, прачки, углежоги, шахтеры и лекари, мясники и пекари… Предприятие вечно суетится. Воздух заполнен дымом. Старухи с поцарапанными руками ползают среди лесов, подбирая обломки дерева и низкокачественный уголь. Чайки и вороны пляшут среди оборванных, сгорбленных фигур.
На расстоянии в половину лиги не осталось ни одного живого дерева. Ниже по склону, обращенное к берегу озера, расположено кладбище с несколькими сотнями небрежно засыпанных неглубоких могил. Вода у берега безжизненна, красна, а на дне смутно виден оранжевый ил.
Прижав к носу надушенную тряпицу, Горлас Видикас осматривал работы, которыми теперь распоряжался — хотя, наверное, «распоряжался» — слово неправильное. Повседневные дела были возложены на мастера, покрытого шрамами и прыщами мужчину лет пятидесяти. В его ладонях застряли кусочки металла. Он кашлял через каждый десяток слов и сплевывал густую желтую мокроту прямо на обитые бронзой башмаки.
— Молодежь шустрее всего. — Кашель, плевок. — Мы зовем их кротами, они ведь пролезают в такие щели, куды взрослый ни в какую. — Кашель, плевок. — Если там гнилой воздух, взрослые рабочие не помирают. — Кашель… — У нас трудностя были с набором молодежи, покуда не начали покупать у нищеты в городе и за — слишком много у них недоносков, чтоб кормить, понимайте? Для молодежи особые правила — никто на них руки не ложит, если понимайте, о чем я тут.
Они с этого начинают. Шахтер живет лет пять, если раньшее не упадет или еще что. Когда слабеют, из тонелей выводим, чтобы на подхвате были. Немного доживают до десятников — я был из них, понимайте. Замарал руки еще юнцом. Если
Этот мастер, как подумал про себя Горлас, умрет не позднее чем через три года. — Есть проблемы с заключенными?
— Не, почти все скоро мрут, так что нет проблем. Заставляем их работать в самых гиблых жилах. По большей мышьяк их губит — мы ж тут и золото берем, понимайте. В прошлом году профит триста процентов. Даж на мою долю, верно, можно нехилый дом купить.
Горлас поглядел на мерзкое существо: — Ты женат?
Кашель, плевок. — Нет еще. — Он улыбнулся. — Но богатей чего не купит, верно?
— В качестве доброго почина партнерства, которое, нет сомнений, будет плодотворным, — сказал Горлас, — вступив в доходы предприятия, я готов финансировать тебе покупку имения. В рассрочку, под низкий процент…
— Точно? Ну, благородный господин, это было бы хорошо. Да-с, очень хорошо. Мы все для вас сделаем.
«Когда ты откинешься без наследников, будет у меня еще один особняк в районе Имений». — Рад помочь, — широко улыбнулся он. — Те, что преуспели в жизни, должны помогать друг другу.
— Я так же насчет этого думаю. В точности.
Дым и вонь, голоса сквозь пыль, ревущие и тужащиеся в перегруженных повозках волы. Горлас Видикас и умирающий мастер смотрели на эту картину, очень довольные собой.
Харлло выскользнул из трещины, вытянув перед собой фонарь — и ощутил хватку мозолистой ладони. отобрав фонарь, Бейниск вытащил Харлло, держа на удивление мягко — но это же Бейниск, мудрый ветеран семнадцати лет, у него половина лица покрыта рубцами, сквозь которые сияют синие глаза, каким-то чудом избежавшие повреждения. Ухмыляясь, он поставил Харлло на ноги.
— Ну, крот?
— Железо, чистое и холодное. На три моих руки толщиной.
— Воздух?
— Ну, я же здесь…
Бейниск со смехом шлепнул его по спине: — Заслужил полдник. Иди назад, на Утесы.
Харлло нахмурился: — Можно, останусь здесь?
— Веназ снова досаждает?
— Хулиганы меня не любят, — сказал Харлло.
— Потому что ты умный. Слушай, я его один раз предупредил. Я всегда предупреждаю всего один раз, так что он понимает и не будет к тебе лезть. Кроты нам нужны довольными и целыми. Закон лагеря. Я в ответе за Утесы, верно?
Харлло кивнул. — Но ведь тебя там не будет? Не сегодня.
— Веназ сегодня на кухне. Все будет хорошо.
Еще раз кивнув, Харлло поднял небольшой мешок с инструментами (на этот раз он был чуть тяжелее обычного) и полез в недра горы. Ему нравились тоннели, по крайней мере те, в которых гнилой воздух не першит в горле. В окружении прочного камня он чувствовал себя защищенным, в безопасности; особенно ему полюбились узкие разломы, в которые может пролезть только он — или немногие, похожие на него, все еще молодые и без переломов. Сам он пока что сломал один палец — и то на правой руке, которой он держит фонарь и больше ничего особенного не делает. Он может подтянуться на левой руке, а тело всегда скользкое, потное, несмотря на сырость и холод пещер.