Данэя

Иржавцев Михаил Юрьевич

Милан узнал это от известной вам актрисы, Риты, присутсвовавшей при рассказе Лейли о посещении астронавтов и разговоре с ними. Услышанное вызвало тогда в Рите естественный протест: чтобы помешать им, она вошла в близкий контакт с Лейли, а через нее — с Даном. Таким образом, мы своевременно узнавали о них много ценного.

Но общение с ними начало губительно сказываться на ней. Делясь с Миланом своими наблюдениями, она заразила колебаниями и его. Чтобы освободиться от них, он сделал отчаянную попытку помешать Лейли родить, закончившуюся неудачей.

Эта

попытка явилась причиной разрыва Риты с ним и полного перехода ее на сторону Дана. Но она заразила его не только сомнениями — еще и тем, что они называют любовью, над которой, по его же словам, раньше смеялась. Похоже, что только чтобы помириться с ней, он отрекся от всего, что было свято для него, и то, что стало необходимым для него, возвел в ранг абсолютной истины.

Я знал его до сих пор как горячего поборника нашей — подлинной — истины, чье неукротимое стремление к немедленным действиям мне порой приходилось даже сдерживать. Поэтому я отнес его внезапное решение за счет бурной, увлекающейся натуры. Ведь он находился ближе нас всех в соприкосновении с теми, кто бросил нам вызов: временные колебания, думал я — ему надо дать возможность еще подумать, и он снова будет с нами.

Но получилось иначе — он начал активно действовать против нас: как иначе расценить то, что он и его подруга собираются, как Дан, произвести на свет ребенка? Он слишком хорошо понимает, что это значит. Пусть же знает, что мы не позволим ему сделать это.

— Вы уже не в силах помешать — как когда-то с Евой. Так же, как не могли помешать родить ребенка Лейли.

— Это была и твоя неудача. Но ты показал пример, сам: может найтись не менее горячий, чем ты, чтобы повторить его, — Йорг смотрел на Милана своими ледяными глазами. Страх впервые проник в Милана: стало трудно дышать, будто Йорг, как питон, стянул его своим кольцами. Страх не за себя: Риту и ребенка. И вслед за ним вспыхнула ненависть:

— Ты боялся тронуть Дана, профессор Йорг, — тебе придется сдерживать и тех, кто может посметь что-то сделать Рите. Иначе мне придется нарушить данное тебе обещание, — он смотрел прямо в глаза Йоргу и тот опустил их. Кольца ослабли: даже здесь, среди единомышленников, взгляды его показались бы кощунственными: Йорг медленно сошел с возвышения и вернулся на свое место.

— Кто еще выступит свидетелем обвинения?

— Достаточно!

— Йорг сказал все!

— Кто хочет выступить с защитой Милана? — зал ответил молчанием. — Что ты скажешь на это, Милан?

— Что не ожидал ничего другого. Но я не нуждаюсь в защитнике: скажу за себя сам.

Да: я совершил то, в чем вы меня обвиняете — и виновным себя не считаю. Пока я верил в то, что существует, я боролся за него — теперь, убедившись, что правда состоит в противоположном, я встал на сторону ее.

Да: я узнал, что такое любовь — она делает человека счастливым. Чувство это — не атавизм: оно в нашей природе, нашей сущности. И дети — плод ее, естественное ее продолжение. Это то, что нужно мне, без чего

я дальше не представляю свою жизнь; это то, что необходимо всем — и рано или поздно все поймут это. И вы — в том числе.

— Твой Дан хочет не только это!

— Я знаю: чтобы понять, что творилось со мной, желая окончательно убедиться в истинности того, что защищал вместе с вами, я прочел многие произведения Лала Старшего. Я сравнил то, что узнал из его книг, с тем, что давно знал. Я тоже смотрел «Деву рая» — правду о гуриях, которыми не раз пользовался. Неполноценные нашего времени и рабы прошлого — какая же страшная аналогия. От этого невозможно уйти! И я возненавидел то, что защищал, и к чему вы призываете меня вернуться. Я сказал все.

— Вопросы к подсудимому.

— Мой вопрос: тема твоей диссертации не соответствует тому, что ты называешь своими новыми убеждениями. Как ты разрешишь это противоречие?

— Буду работать над другой темой — соответствующей им.

— Никто не согласится быть руководителем по подобной теме.

— Стану работать один.

— Ты даже не будешь допущен к защите.

— Пусть.

— Без докторской степени — ты не сможешь интенсивно работать.

— То есть: мне не дадут ни необходимое оборудование, ни ресурс времени суперкомпьютера?

— Конечно: именно так!

— Постараюсь пока обходиться без них.

— Пока?

— Ваш порядок не вечен — он исчезнет.

— Ты так в этом уверен?

— Да!

— Подумай, Милан: ведь еще не поздно исправить ошибку, совершаемую тобой.

— Не мне — вам предстоит исправить величайшую ошибку!

— Хватит! Довольно! Слишком ясно! Предатель! — крики неслись со всех сторон, лица кричащих искажены ненавистью.

Он стоит со скрещенными на груди руками на своем возвышении. Один, — совершенно один против всех. Бледный, со сверкающими глазами.

— Приговор! Огласить приговор!

— Предлагается объявить аспиранту Милану профессиональный бойкот. Еще предложения? — Полное молчание зала. Сплошь зеленые точки на табло: зал единогласно голосовал за бойкот.

Нет: не совсем единогласно! Одна красная точка — против, и одна синяя — воздержался. Они не меняли дела — но были: единица и единица на табло рядом с сотнями.

Милан взглянул в зал, пытаясь отыскать этих двух: очень хотелось их увидеть. А, вот они — у стены. Один выглядел подавленным, но в лице его нет ненависти, — глаза другого горят восхищением.

— Милан! Мы объявляем тебе наш профессиональный бойкот. Отныне ни один из нас не будет работать вместе с тобой, помогать или консультировать тебя; ты не будешь участвовать в наших дискуссиях, совещаниях и конференциях; никто из нас не будет твоим научным руководителем. Мы прекращаем всякое общение с тобой: ты больше не существуешь для нас. Принимаешь ли ты решение нашего суда? Или требуешь разбора судом другого состава?

— Принимаю: мне ничего больше от вас не нужно — у нас разные пути. Я ухожу: до свидания!