Данэя
Шрифт:
Разговор касался Милана. Генетики хотели узнать, не хочет ли Милан начать задуманную работу вместе с ними и под руководством старшего из них — доктора, Альда? Ги сказал: они просили дать ответ как можно скорей.
Вначале Дан не придал никакого особого значения их вопросу. Милан наверняка обрадуется: сам же сказал, что задача слишком огромная, чтобы в одиночку быстро чего-нибудь добиться. Но потом вдруг с тревогой почувствовал, что это не просто предложение, — даже форма вопроса была не случайной.
Глядя на спину
То, что он пришел к ним — уже подвиг. Но принеся все, что имел, в жертву своей любви и новым убеждениям, он не терял уверенности, что в будущем его ждут великие научные свершения, и мучался, пока не нашел цель, достойную по масштабу того, для чего считал себя предназначенным.
Справится ли он сам? Посмотрим.
А вдруг: нет? Если не справится — что тогда? Тогда… Дан пока молчал, обдумывая предстоящий разговор.
Он заговорил, только когда они после бассейна уселись с утренними стаканами сока на скамейке. Лал ушел, залпом проглотив сок. И тогда Дан сообщил Милану предложение генетиков-бунтарей, переданное ему Ги.
И смуглое лицо Милана стало совсем темным: он опустил голову, пряча от Дана глаза. Дан замолчал, не желая ни подталкивать его, ни помогать.
Пройдет или не пройдет Милан эту проверку? Молчит — сидит с опущенной головой, не поднимая глаз. Только свободная рука крепко вцепилась в скамейку.
Придти на помощь? Жалко его: он не виноват, что это заложено в него. Не виноват! И все же.
Как жалко было Маму, тогда еще только Эю, почти сломанную страшной, неожиданной смертью Лала. И никто кроме него не мог придти ей на помощь. Одни, двое — он и она — на чужой планете, страшно далеко от Земли. Больше некому было пожалеть ее, но он не сделал это. Не мог себе позволить, хоть и очень хотелось: знал — что нельзя. Нужны были силы, душевные, чтобы свершить то, ради чего они туда явились: для этого она должна была справиться сама.
Сейчас не легче. Борьба началась, и в ней нет места слабым. Пусть мучается: пусть! Или — он примет правильное решение, или же… Дан не станет осуждать его, но дальше они пойдут разными путями.
Милан поднял голову.
— Можно мне подумать? — тихо спросил он.
Дан покачал головой:
— Времени в обрез. Если ты не дашь ответ немедленно, они не успеют с ним связаться до своего суда.
— Да, да, — и снова Милан надолго замолчал.
Дан ждал. Они сидели, не замечая никого, пока зал совершенно не опустел.
Наконец, Милан поднял голову. Дан весь напрягся, впился в него взглядом. Они понимали друг друга без слов: «Ну?» — читал Милан в глазах Дана.
— Передай Ги: я рад, что у меня будет руководитель. Пусть только поскорей
— Я передам это немедленно. Пошли завтракать.
— Извини: я хочу вернуться домой — позавтракать вместе с Ритой.
— Хорошо. До вечера! Жду тебя: поговорим.
…- Я думал, мне уже все ясно в отношении себя. Оказывается — еще нет. И нет уверенности, что подобное сегодняшнему не повторится.
— У тебя теперь хватит сил справиться с собой.
— Это оказалось нелегким.
— Иначе не бывает.
— Сейчас я понимаю. Но тогда! Как будто кто-то посягнул на то, на что имел право только я. Почему? Ведь Дэе пришла в голову мысль, за которую я зацепился. Ведь они-то — хотели понять, что важней для меня: поставленная научная задача сама по себе или слава тому, кто решит ее?
— Верно.
— Я понял это позже. Просто решил тогда, что дело — прежде всего.
— Правильно: значит, в принципе — уже все понял.
— Не очень отчетливо. Я думал потом весь день, пытаясь разобраться в себе: я ведь не пошел завтракать — поехал в парк и бродил там почти до вечера.
Почему мне показалось — после твоих слов — что посягнули на что-то исключительно мое? Ведь даже не я до этого додумался. И — все-таки!
Не знаю, но мне кажется, что сегодня я что-то действительно понял. Я хотел славы, мечтал о ней, не мог примириться с мысль, что не добьюсь ее. Несмотря ни на что — даже на то, что придется долго трудиться в одиночку. И все во мне протестовало. Я думал, имел ли право требовать от меня отказа от казавшейся несомненной славы ты, который уже добился ее. Прости за такую откровенность.
— Ничего. Продолжай!
— Я не находил себе места, пока не подумал обо всех остальных — о том, что все жаждут, стремятся к славе. К славе во что бы то ни стало. Ну, как бы назвать это…
— Тщеславием.
— Тщеславием?
— Да: стремление к славе как средству возвышения над другими и самоутверждение через это. Скрытая альтернатива равенству.
— Верно, Отец, — он впервые назвал так Дана — Ты говоришь то, что я подумал тогда — нет, пожалуй, просто почувствовал, потому что моя мысль не была четкой, как твои слова сейчас.
— Это не так важно. Главное, что ты это понял сам. Значит, ты не случайно пришел к нам.
Они долго молчали, потом Дан предложил:
— Вернемся к остальным!
— Если можно, давай еще поговорим. О том же.
— Хорошо. Ты хотел бы задать мне вопросы?
— Да. Как ты думаешь: то, что ты назвал тщеславием — ужасно?
— Я до сегодняшнего дня почти не думал об этом. Но вот что сказал мой лучший друг Лал почти перед самой своей гибелью: «А не был ли кризис только плодом тщеславия поколения, не желавшего в ряде памятников в Мемориале уступить предкам?»