Даниил Галицкий
Шрифт:
— Иванко! Рукам больно! — Она с трудом разжала пальцы.
— Прости! Не хотел тебе боль причинять. Это я от ненависти к тиуну. — И он осторожно взял пальцы Роксаны. — Ударил тиун? Это ему так не пройдет! Припомним!
— Иванко! Мне страшно. Что ты с ним сделаешь?
— Не бойся, ничего не сделаю.
— А говоришь ты так грозно, и голос у тебя такой…
— Какой, моя лада? Не на тебя это я, а на волков… Не печалься. А к тебе я летел с радостью.
Роксана не дала ему закончить, закрыла губы рукой.
— Не надо, Иванко! Я знаю, о чем ты сказать хочешь. О Мечиславе… Не надо. Я уже
Он отвел ее руку.
— Такая радость, а ты — не надо!
— Зачем же к ночи? Еще леший услышит, нашу радость украдет… — И, возбужденная, она быстро прошептала: — «Пошел дед в лес, свое зло понес, нас не видел и не увидит. А мы наше счастье от него спрячем. Иди, дед, не оглядывайся. Счастье мое, не твое, не протягивай рук. Иди, иди в лес — пусть тебя гром разобьет, волк разорвет…»
Иванко не мешал ей договорить заклинание до конца. Когда он был маленьким, мать учила его: если отгоняют злого духа, сиди и не дыши, а то можешь вспугнуть. Притих Иванко и не сразу опомнился. А что, если и впрямь леший причинит горе, снова их счастье разбить захочет?
— Роксана! — еле слышно прошептал он одними губами.
Но она уловила его дыхание и тихо ответила:
— Теперь нам никто не страшен.
— Никто.
Весть о смерти князя разнеслась по городам и оселищам, и отовсюду к Галичу потянулся люд. Узенькие улицы Подгородья с утра заполнились народом. Были тут не только горожане — из ближних оселищ пришли смерды и закупы. Все спешили к пристани, шли пешком и плыли по воде. Одна за другой прибывали ладьи. Сюда, к Днестру, скоро приблизится похоронная процессия. Простой люд толпился, заполнял весь берег. Надменные бояре стояли вдалеке на пригорках — не к лицу им слоняться между смердами и шуметь вместе с ними. Судислав косо поглядывал на толпу, щеки его дергались от злости. Наклонившись к Глебу Зеремеевичу, прошипел ему на ухо:
— Разбрелись по всему берегу, не проберешься. А бояре позади. Дубинами надо гнать голытьбу отсюда!
Глеб Зеремеевич пожал плечами, развел руками — ничего, мол, не сделаешь — и, перегодя, тихо сказал:
— Помолчи, Судислав. Будет время и для дубин, но не сегодня.
Иванко, ловко действуя плечами, руками, ногами, расталкивал толпу и быстро продвигался вперед, как вьюн в воде. Он разыскивал отца, чтобы сказать ему о ковачах, которые хотели собраться вместе. Куда же отец девался? Только что как будто видел его вот здесь, и уже нет на этом месте. Трудно найти человека в этом море голов. Иванку уже не раз потчевали тумаками в бока, но он не обижался и не ругался, ибо с кем тут сцепишься драться, если так тесно, что и рукой нельзя размахнуться. А толпа гудит, шумит. И в этом шуме многое услышишь, стоит только прислушаться:
— Крепко Роман держал…
— А теперь бояре на шею сядут…
— Твой Роман тоже волк…
— Сейчас самое время бояр копьем под ребро…
— Какой ты быстрый!
— Будешь быстрым, когда шкуру сдирают…
Эти слова веселят Иванку. «Под ребро!» — хохочет он и движется дальше. Отца нет, — видно, не удастся встретить его.
Светозара потихоньку открыла дверь и, шепнув Роксане, чтобы та шла за ней, ступила в светлицу. Одетая в черную одежду, Мария лежала на скамье, закрыв лицо шелковым платком. На полу
— Это ты, Светозара? — отозвалась Мария. — А я думала, что и тебя уже нет.
— Что ты, княгиня! Я всегда с тобой. Пойдем, уже пора.
— Я боюсь, Светозара! — Мария дрожала и, схватив руки Светозары, сжала их. — Я боюсь на него посмотреть. — Она заголосила: — Всего-то один раз месяц небо обошел, как они в поход отправились, и уже нет моего сокола! Ой, что же я буду делать одна? И как я на него гляну? Глаза его закрыты, не увижу я больше тех светлых глаз, не расчешу его черные кудри… Ой, Роман, мой Роман!
Мария упала на стол и зарыдала еще сильнее. В комнату вошел Семен Олуевич, наклонился к Светозаре и спросил:
— Ну что, дочь моя, разговаривала с нею?
— Разговаривала, но она очень убивается.
Услыхав разговор, Мария поднялась.
— Это ты? Ведите меня, а то я сама не пойду — боюсь глянуть на него. А дети где?
— Дети в саду за теремом, играют, там с ними девушки, — ответила Роксана, — и я туда иду.
— А чего бояться? — успокоительно промолвил Олуевич. — Если живого не боялась, то мертвый и вовсе не страшен.
— Снился он мне сегодня. Такой ласковый был, о детях расспрашивал, Данилку искал.
Боярин взял ее за одну руку, а Светозара за другую, и повели из светелки.
Во дворе стоял возок, в него и сели Мария и Светозара, а Семену Олуевичу отроки подали коня.
На обоих берегах Днестра затих шум — все увидели, как по Звенигородской дороге, с бугра к реке, начала спускаться похоронная процессия. Впереди ехали два трубача, немного поодаль — дружинник с княжеским стягом, а за ними медленно двигался воз, на котором стоял гроб, укрытый коврами. За возом верхом ехали бояре, сопровождаемые дружиной. Дружинники ехали по пять человек в ряд; в руках у них колыхались копья; на солнце сверкали щиты и шеломы. За ними выступал пеший полк воев.
У Днестра процессия остановилась, дружинники спешились; сняв гроб с воза, осторожно понесли его к большой ладье.
…Как только ладья коснулась правого берега, зазвучало пение соборного хора. Гроб вынесли из ладьи, и теперь он поплыл над головами галичан. Печальные шли за гробом князя его верные боевые друзья — Семен Олуевич, Василий Гаврилович, Мирослав Добрынич. Воевали они под Романовой рукой и на Волыни, и в Галичине, и в половецких степях, и у стен Царьграда. Шли галицкие бояре — Судислав, Глеб Зеремеевич, Семюнко Красный, Глеб Васильевич… Дальше — войско, а уже за ним горожане — ремесленники да смерды и закупы из оселищ.
Мирослав наклонился к Семену:
— Сегодня похороны или, может, завтра?
— Думали, что завтра. Боялись — запоздаете вы, а ныне еще лучше. Воскресенье сегодня, и людей много, да и зачем понедельника ожидать: понедельник — тяжелый день. — А потом, наклонившись к уху Мирослава, тихо шепнул: — А нам мешкать нельзя — врагов много. Роману теперь все равно, сегодня или завтра похороним его. А нам туго придется. О будущем помышлять надобно.
— А что скажет княгиня?
— Ничего не скажет — она про все забыла.