Даниил Кайгородов
Шрифт:
Логинов вышел. Оставаться одной в Симбирске Серафиме было тяжело. Тянуло домой. «Но поживется ли в Юрюзани? Станут притеснять — уеду в Первуху. Вот только бы дождаться Данилушку. Сколько ему лет? Наверное, уже двадцатый пошел. Года через два вернется…» Какое-то странное чувство томило женщину. Только сейчас поняла: тянет ее к Данилушке, любит она его. Серафима в смятении опустилась перед распятием и страстно зашептала:
— Господи, прости меня грешную, недостойную рабу твою. Помоги совладать с собой.
Долгим тоскующим взглядом смотрела на потемневший лик Христа, но он был холоден и равнодушен.
Через несколько дней Логинов выгодно купил
— Наконец-то дождался. Думал, совсем уж не приедешь. Да и мне в деревню пора. Староста поедом ест. Ты ведь знаешь, что мы приписные. Надо руду на завод возить, приказчик кричит: что здесь прохлаждаешься? Плетью грозил. Урок на руду дали такой, что на двух лошадях не скоро управишься, а у меня одна, — пожаловался он сестре.
— Возьми мою лошадь, — предложила Серафима. — Она мне не нужна. Привезти корму или дров — найму кого-нибудь.
Никита помедлил с ответом.
— Без коня и тебе плохо.
— Обойдусь. — Серафима махнула рукой и ласково посмотрела на брата. Как и все первушане, Никита был кряжист и на вид суров. В отличие от сестры был он медлителен и тяжкодум. Носил стеганый жилет, из-под которого виднелась цветная ситцевая рубаха с косым воротом. Стриженную под кружок голову покрывал войлочной шляпой. На ногах лапти с онучами, заправленными в домотканые холщовые штаны. Типичный таежник, Никита не водил знакомства с острыми на язык юрюзанцами и сторонился их. Бесхитростный в житейских делах, он до тонкости знал лес, его тайны и, уходя далеко в тайгу, безошибочно определял по известным ему лишь одному приметам обратный путь в свою деревню.
ГЛАВА 15
Зима в Юрюзани прошла для Серафимы спокойно. Правда, не было вестей от Данилушки, но она знала из разговора с Мейером, что учится он где-то в Германии и должен вернуться не раньше осени будущего года. В конце мая на завод приехал новый хозяин — Петр Сергеевич Дурасов. Получив богатое наследство, он бросил службу и вышел в отставку в чине секунд-майора. Это был высокий, с военной выправкой мужчина с нафабренными усами, пышными баками на помятом лице, с бесцветными навыкат глазами, носивший мундир нараспашку и тесные рейтузы, плотно облегавшие худые, жилистые ноги, обутые в тяжелые ботфорты. Аграфена Ивановна вышла за него замуж наперекор родительской воле.
— Мот и картежник, — узнав о новом зяте, заявил Мясников присмиревшей жене, которая, по словам Ивана Семеновича, «проворонила» Груню.
— Дурасов из хорошей дворянской семьи, — робко заметила та.
— Хошь, я тебя завтра графиней сделаю. Были бы деньги. А этот стрекулист на богатое приданое позарился. Ему Груня нипочем. А ты, квашня, что смотрела? Щелкнул шпорами офицерик, поцеловал тебе ручку и раскисла. Тьфу! — плюнул в сердцах Мясников. — Кабы знал, в скиты бы ее отправил. Но снявши голову, по волосам не плачут. Зови Аграфену в воскресенье с мужем, — закончил Иван Семенович и вышел.
Дурасов после женитьбы быстро охладел к Аграфене Ивановне и зачастил к своим друзьям по полковой службе. Встречи обычно заканчивались диким кутежом где-нибудь за Волгой. Через несколько дней, опухший от пьянства, он тайком пробирался в свою комнату, валился на диван
— Елею!
Слуга, подставив стул, взбирался на него и тянулся к иконостасу, перед которым на медных цепочках висели три елейницы в виде парящих голубей. В спинки птиц были искусно вмонтированы чашечки для елея. Масло Дурасов давно уже вылил и наполнил их крепкой настойкой. Решился он на эту операцию по простой причине: ключи от буфета хранились у Аграфены Ивановны, а она предусмотрительно прятала их подальше.
— Итак, начнем евхаристию [4] , — принимая елейницу из рук Фролки, произносил он торжественно.
— Ты не забыл, дурья голова, припев?
— Никак нет-с, — угодливо отвечал малый.
Хозяин начинал:
Монахи святые, Все жиром залитые, Настойки пьют густые.Фролка подхватывал:
Опьянительно, опьянительно, Опья-ни-тель-но…Выпив, Дурасов тыкал пальцем на вторую елейницу.
4
Евхаристия — таинство причащения.
— Изыми, — изрекал он.
Когда, себе радея, Я выпью Ерофея, Читаю от Матфея.Набрав в легкие воздуха, Фролка выводил:
Вразумительно, вразумительно, Вразу-ми-тельно…— Третью! — командовал хозяин.
И сам-то наш владыка Подчас не вяжет лыка, Напьюсь я, горемыка…Фролка с увлечением заканчивал:
Положительно, положительно, Поло-жи-тель-но…Елейница ставилась на место. Вдрызг пьяный Дурасов ложился на диван, Фролка стягивал обувь со своего господина и на цыпочках выходил из комнаты.
На утро Петр Сергеевич уже бодро входил, в комнату жены.
— Вот что, Груня, — стараясь говорить как можно мягче, обращался он к ней. — Завтра я уезжаю на заводы. Надо же мне посмотреть, что там делается.
Аграфена Ивановна вздыхала.
— Что ж, съезди, посмотри. Хозяйский глаз нужен везде. Только долго там не живи. К осени домой возвращайся. Скучно мне без тебя. Сысоича-то возьмешь? — спрашивала она озабоченно.
— Придется взять. В заводском деле, как ты знаешь, я новичок, а Сысоич пуд соли съел на этом.
Сысоич, о котором шла речь, был когда-то правой рукой покойного Мясникова. Старый приказчик до тонкости знал все заводское хозяйство. После смерти Мясникова он остался у Аграфены Ивановны и пользовался ее неограниченным доверием. Вот и сейчас, узнав, что муж едет на заводы, она долго совещалась с Сысоичем и на прощанье сказала:
— Поглядывай за моим-то. Как бы не закуролесил.
— Ходу не дам. Споткнется, поправлю, поставлю опять на место, будь спокойна, — промолвил старик.