Даниил Кайгородов
Шрифт:
Прошло несколько дней. Пугачевцы заняли город Курган. Восстание уже захватывало районы Тобола, Исети и перекинулось на Тюмень. Генерал де-Колонг, наконец, решил оставить крепость и двигаться на Шадринск. Восьмого февраля он вместе с воеводой и купечеством вышел из крепости и, не принимая боя, спешно направился к Далматовскому монастырю.
В Челябу вступили пугачевцы.
В один из февральских дней к бывшему государеву дому, где жил теперь Иван Никифорович, привели группу пленных. Среди них находился сын сотника Ниже-Санарской крепости Федор
— Желаешь принять присягу законному царю-батюшке Петру Третьему? — спросил Грязнов Сутормина.
— Он не царь, а ворюга, беглый казачишка Емелька Пугачев! — подавшись всем корпусом к судейскому столу, выкрикнул Федор.
Лицо Ивана Никифоровича потемнело. Не спуская горевших ненавистью глаз с Сутормина, он медленно начал вытаскивать шашку из ножен.
— Повтори, что сказал?
— Самозванец твой царь.
Грязнов со стуком опустил шашку в ножны и, повернув голову в сторону Кайгородова, произнес властно:
— Пиши: на виселицу!
Федора выволокли из избы. Грязнов со своей свитой вышел на крыльцо воеводского дома и, запустив пальцы в бороду, угрюмо посмотрел на группу приговоренных к повешению. Наступила очередь Федора. Сын сотника истово перекрестился, отстранил слегка палача и сам подставил высокий табурет под веревку. Затем не спеша взобрался на него и, просунув голову в петлю, оттолкнулся от подставки.
Но тут случилось неожиданное. Петля оборвалась, и Федор упал.
— Черти, петлю даже как следует сделать не могут, — отряхивая снег, произнес он сердито.
Толпа зашумела.
— Помиловать!
— Не виновен!
— Злому — смерть, а доброму — воскресенье! Иван Никифорович в удивлении размышлял: «Диво. Ведь жив парень остался. Не перст ли тут господень?» — Но вспомнив, как пленник честил царя-батюшку, вскипел:
— Накидывай другую!
Произошло невероятное: Сутормин опять сорвался с петли. Толпа замерла в страхе. Иван Никифорович и сам почувствовал, как холодные мурашки забегали у него под рубахой.
— Отпустить на волю, — произнес через силу Грязнов и поспешно удалился в дом.
Федору дали мундир, вручили охранную грамоту и выпустили из крепости. Погрозив кулаком в сторону города, он поплелся по дороге на Першино.
В тот год зима стояла морозная с частыми метелями. Челяба вся потонула в сугробах. Закутавшись в теплые овчинные тулупы, молчаливо стояли на сторожевых башнях часовые. По улицам изредка проезжали группами всадники. Встречая старые, обшитые рогожей, сани с покойником, торопливо сворачивали с дороги. Чуя конскую падаль, с криком кружилось воронье. Где-то в бору выли волки. Уныло бумкал колокол, созывая прихожан.
Отряд Кайгородова нес патрульную службу за городом. Даниил все время был в разъездах. Его лицо от мороза и ветров огрубело, стало строже, мужественнее, на лбу появились глубокие складки. Проехав мимо воеводского дома, Даниил спустился к реке. При его появлении с карканьем поднялось воронье. Первая застава находилась в Шершнях. Старшим
Прошел буранный февраль 1774 года. Дни становились длиннее, яркое солнце подолгу висело над Челябой, освещая пробитые стены крепости и глубокие вмятины на куполе собора — следы пугачевских ядер.
Однажды, объезжая заставы, Кайгородов заметил большую толпу вооруженных людей, двигавшихся в сторону Челябинска. Впереди ехали два всадника. Приглядевшись к ним, Даниил, к своей радости, узнал Артема и Варфоломея.
— Принимай моих чеглоков! [8] — выкрикнул Артемка и пришпорил коня навстречу Даниилу.
8
Чеглок — род подсокольника.
Друзья крепко пожали друг другу руки. Подъехал и Варфоломей.
— Откуда? — кивнув в сторону толпы крестьян, спросил Кайгородов.
— С Тобола. Мужики как на подбор, семеро одного не боятся.
— Ты, Артем, все такой же весельчак, — улыбнулся Кайгородов.
— А что нам горевать, люди теперь мы свободные. Прогоним бар и заживем припеваючи. Все будет наше. Я, брат, манифесты назубок знаю. Ты вот что скажи, куда мне гвардию девать? — спросил он Даниила.
— Веди к полковнику в крепость. Вечером я там буду, потолкуем обо всем.
Отъехав в сторону, Кайгородов начал пропускать мимо себя Артемкину «гвардию».
Безделье начало томить мужиков, да и сам Иван Никифорович частенько выходил из государева дома и, проверив, все ли пушкари на местах, подолгу сидел на завалинке. Прислушиваясь к грачиному галдежу, думал, сколько бед привалило за последнее время. «Под Татищевой потеряли все пушки. А народу погибло? Не счесть. Правильна поговорка: придет беда — открывай ворота. Погиб Хлопуша, пленен Чика-Зарубин. Ушел на Карагай Григорий Туманов. Жив ли? А какие атаманы были, восподи! — Иван Никифорович почесал голову. — Сидишь теперь вот в Челябе, а чего ждешь, сам не знаешь. Да и мужики по пашне скудаются».
Смахнув с крыльца ласкавшуюся к нему кошку, он поднялся на ноги. Внимание Грязнова привлек скакавший во весь опор к государеву дому всадник. Иван Никифорович почуял недоброе. Осадив круто коня, вестовой крикнул:
— Подымай, полковник, народ, солдаты идут!
— Постой, постой, какие солдаты? Откуда?
— Чуешь? — Вместо ответа тот показал рукой в сторону Першино.
Ухнула пушка. Передовые заставы Кайгородова, обнаружив сильный отряд майора Гагрина, поспешно отступали к Челябе. В крепости началась тревога. Пушкари уже открыли ответный огонь.