Данные достоверны
Шрифт:
Он спасал жизнь самозабвенно.
— Так когда закончится война? — спросил кто-то.
Ефрейтор Хомбо сконфузился...
Так же неожиданно попали в плен к разведчикам нашего соединения пилоты и пассажиры «фокке-вульфа», совершившего вынужденную посадку между местечками Кохотская Воля и Боровое.
Самолет сел поблизости от крупных гарнизонов гитлеровцев, но партизаны успели к нему первые.
Все семь членов экипажа подняли руки... Оказалось, они переброшены в Россию из Африки и всего четыре дня назад жарились под экваториальным
— Не волнуйтесь, больше вам в Африке не бывать, — успокоил их кто-то из партизан...
Мы сообщали в Москву: под Ковелем противник увеличивает гарнизоны в местечках; в город людей впу-
[187]
скают, но обратно никого из пришедших не выпускают и большинство из них расстреливают; по железной дороге Брест — Минск противник усиленно перевозит танки; из Владимира-Волынского в Ченстохов прибыл полевой госпиталь; в Барановичах был случай отравления шести солдат противника кожным ОВ, газ в город привозят в баллонах, укутанных сеном; в Ковельском районе появились войска с новым опознавательным знаком, имеющим форму римской цифры V, а справа от цифры — оскаленную волчью голову в трехчетвертном повороте; в Барановичи вновь привезли ОВ и отправили в Вильно...
Всего до мая мы передали в Москву 860 важных радиограмм.
Особенно нас беспокоили в начале мая перевозки отравляющих веществ.
Это беспокоило и Центр.
Мы получили несколько категорических приказаний донести о том, какие приготовления ведет противник к химической войне, где он сосредоточивает запасы ОВ, что представляет собой ОВ — газ или жидкость.
Мы выяснили это. Фашисты обычно перевозили отравляющие вещества в баллонах, замаскированных под уголь и закрытых сеном. В баллонах, по словам немецких солдат, находился газ. Но перевозилась и хлорная известь.
Часть ОВ сосредоточивалась в Барановичах, часть в Минске, часть в Вильно.
В гарнизонах крупных городов всем солдатам выдавались противоипритные накидки и пакеты с обеззараживающей жидкостью, проводились учения по отражению химического нападения...
Работы нам прибавлялось с каждым днем.
* * *
— Слушай, Иван Николаевич, выглядишь ты паршиво, — говорил Сеня. — Ты поспокойнее...
— Не в волнении дело, Сеня. Замотался. Все-таки мы из отряда — соединением стали... Знаешь, как Козьма Прутков говорил? Нельзя объять необъятное...
— Брось, — усмехался Сеня. — Козьма в другую эпоху жил... А помощников не жди. Видать, уже не пришлют.
Сеня ошибся. Помощников мне прислали. Вскоре. И сразу двух.
К приезду новых товарищей мы готовились, как к
[188]
празднику. Накануне их прилета милевичские женщины испекли хлеб, с МТФ доставили свежее масло, простился с жизнью один кабанчик.
Для прибывающих вырыли отдельную землянку, обтянули ее парашютным шелком, а мешки-матрасы набили свежим сеном.
Из телеграммы мы знали: прибывают товарищ Гора и товарищ Хаджи,
Догадываясь, что Центр сообщил не подлинные имена, а псевдонимы новых разведчиков, мы гадали, кто же они?
Относительно Хаджи все сходились на том, что он наверняка с Кавказа. А насчет Горы полагали, что это человек незаурядного роста и комплекции...
И вот я стою на нашем милом Булевом болоте, почти в том самом месте, где стоял когда-то, встречая меня, Григорий Матвеевич Линьков, и смотрю, как приближаются, сопровождаемые партизанами, два человека: один рослый и полный, другой сухощавый и маленький.
Подошли. Первым шагнул вперед и доложил маленький:
— Товарищ майор, капитан Гора прибыл для дальнейшего прохождения службы!
Вот тебе и на!
А второй отрапортовал густым и странно знакомым басом:
— Товарищ майор, старший политрук Бритаев прибыл...
Что-то связано было в моей памяти с этим басом и этим кавказским акцентом, но что, что?
Прежде всего вспоминались почему-то пыль, солнце, рокот моторов...
— Хаджи?.. — неуверенно спрашиваю я.
Рослый полный человек быстро шагает ко мне, а я уже кричу:
— Хаджи, черт!
Это и в самом деле Хаджи Бритаев, мой давний боевой друг и товарищ по Брянскому фронту! Человек, которого я в начале сорок второго провожал в тыл врага!
— Ах, черт! — говорит и Хаджи. — Ах, черт!
Мы обнимаемся, потом я жму руку Михаилу Горе, обрушивая свой восторг и на него, считая уже и Гору
[189]
давнишним и дорогим товарищем, и веду гостей на центральную базу.
Хаджи ругается, жалуется, что при прыжке разбил бутылку «Столичной», а Гора идет рядом — маленький, молчаливый и очень серьезный.
Свиные отбивные скворчат на сковороде, спирт налит в графин, позаимствованный в доме житковичского коменданта, масло в аккуратной масленочке, только вот нет рюмок. Сколько ни просил достать рюмки — не приносят их партизаны. Взамен притащили тонкие стаканы...
Скоро гости ложатся спать, а мы с Васей Гусевым и Сеней Скрипником сидим до утра на воздухе, покуриваем, строим планы.
— Кое-что мы все-таки сделали... — говорю я.
— Сделали, — соглашается Сеня.
— Но этого теперь мало. Поначалу мы ограничивались тем, что искали людей, которые уже работают у немцев, и использовали их возможности. Так?
— Так.
— А люди неопытные, учить их и одновременно выполнять задания трудно. Отсюда у нас появилось много помощников, а сведения были не всегда точные и не всегда столь ценные, как хотелось бы.
— Верно.
— Теперь повернем по-иному. Будем иметь своих подготовленных разведчиков во всех городах! Квартиры в городах заведем! Благо теперь есть помощники!
Всходит солнце. Ранний рассвет в лесу — словно кто-то насыпал между стволами сосен золотую пыль...
Слышно, как гудит паровоз в Житковичах.