Данные достоверны
Шрифт:
Сеня Скрипник и Михаил Гора разделяли мое недоумение.
Представитель Центра не стал тешить нас иллюзиями. Он прямо заявил, что прислан не только для оказания помощи, советов и консультации, но также и за тем, чтобы проследить за выполнением директивы об организационной перестройке.
— У нас в бригадах и отрядах несколько тысяч человек, — сказал я. — Из директивы следует, стало быть, что эти бригады и отряды отберут у Оперативного центра?
— Весьма вероятно, — ответил Марк. — Вопрос окончательно
— Значит, перестраиваться?
— Да, перестраиваться.
— Хорошо. Поживите у нас, приглядитесь к нашей жизни.
Марк провел у нас три месяца. За это время он многое увидел, многое оценил по-новому.
Я не упускал случая взять Марка с собой в очередную поездку по отрядам или по ближайшим деревням, если же не мог выехать сам — отправлял Марка в отряды с Горой или Хаджи Бритаевым.
Помню два забавных эпизода из наших совместных поездок.
Август. Утро. Кони неторопливо ступают по мягкой лесной дороге, взмахивают гривами, отфыркиваются, отгоняя мошку. Едем с Марком рядом, чуть впереди, а за нами — ординарец и Петя Истратов.
По просветам между стволами деревьев чувствуется близость опушки. Дорога поворачивает, деревья стремительно расступаются, в лицо дует ветер. Впереди поле. По этому полю навстречу нам идут человек двадцать косарей. Лезвия литовок так и сияют.
— Это кто? — интересуется Марк.
— Кто их знает, — лукавлю я. — Спросим...
Подъезжаем. Крестьяне улыбаются, останавливаются, снимают шапки, здороваются.
[206]
— Куда собрались, граждане? — обращается к ним Марк.
Крестьяне поглядывают на меня и на ординарца. Все они из Милевичей, нас хорошо знают, а Марка видят впервые.
Я сижу в седле с равнодушным лицом.
— Да вот, косить... — говорит один из косарей. — Время-то не ждет.
— На кого же косите? На себя, что ли? — спрашивает Марк.
— Зачем на себя? — удивляется косарь. — На государство.
— На государство? На какое же это государство?
— Как на какое, милый человек? На свое, стало быть. На Советскую власть.
— Вот оно что! А где у вас Советская власть?
Косарь щурит глаз, голос его полон тихого ехидства:
— Как же ты не знаешь, милый человек? Да ведь наша Советская власть рядом с тобой на коне сидит!
Все хохочут. Ординарец отворачивается и пригибается к луке седла.
Теперь настает и моя очередь.
— Видишь ли, чтоб коней кормить — сено нужно, — доверительно, как большую новость, сообщаю Марку. — А коней у нас только на центральной базе около пятидесяти. Вот народ и косит. Штабу, понимаешь, самому некогда...
Прощаемся с крестьянами, едем дальше.
— Купил? — полусердито спрашивает Марк. — Доволен?
— Ты это о чем? О сене? Так ведь коней действительно
— Ну ладно, ладно! — хохочет Марк. — Будет!
Или такая сцена.
Встречаются нам с Марком плачущая женщина и насупленный дядька.
Женщина, завидев меня, всхлипывает, бросается чуть ли не под копыта коня, цепляется за узду:
— Товарищ командир! До вас я! До вас! Рассудите!
— Что случилось? Успокойтесь, пожалуйста.
— Как же мне, с двумя малыми, успокоиться?! О, господи боже ж мой! Товарищ командир! Срам-то! Срам-то!
[207]
Насупленный дядька стоит в сторонке, помалкивает.
Надо спешиться.
Ординарец уводит коней.
Присаживаемся на кочки.
— В чем дело? Рассказывай.
Женщина, не глядя на дядьку, утирает слезы с измученного, когда-то миловидного лица, с надрывом говорит:
— Разводиться он со мной надумал, товарищ командир!.. Молодую нашел!.. А двоих детей куда?
— Развод Советской властью не запрещен, — угрюмо гудит дядька. — Молодую!.. Не в том дело. И детей не брошу... Бери алименты. А жить с тобой не хочу. Собака и есть собака! Только лает...
— Не пил бы — не лаялась! Люди в дом, а он из дому!..
— Но-но! — пытается пригрозить дядька.
— Помолчите, гражданин, — осаживаю я неверного мужа.
Он осекается, а ободренная женщина начинает выкладывать подноготную.
Ох, эти семейные дела! Кто из супругов прав, кто виноват — черт не разберет. Одно ясно — как бы ни поступали родители, дети страдать не должны.
— Ладно, ясно, — прерываю женщину. — Сколько годков ребятишкам?
— Старшему шестой, а младшенькой четыре...
Сижу, думаю. Марк глядит растерянно. Наверное, не предполагал, садясь в самолет, что в глубоком тылу врага ему придется разбирать семейные неурядицы.
— Ну вот что, — говорю я, обращаясь к супругам. — Дело тут такое... Деликатное...
Дядька заметно веселеет.
— Силой мы не можем мужа заставить жить в семье, — объясняю женщине. — Не охрану же к нему приставлять?
Дядька расплывается в улыбке: мол, мужик мужика не выдаст. А женщина совсем оторопела, и выцветшие глаза ее наливаются ужасом.
— Значит, так, — подвожу итог. — Поскольку дети страдать не должны, он может от тебя уходить, а имущества брать не смеет. Все останется детям.
Молчание.
[208]
— Это... как же? — неуверенно кашлянув, осведомляется дядька. — К примеру, нельзя взять и порток?
— В каких на свидание бегал, в тех будешь и хорош. Ничего нельзя.
— Граждане командиры... — набычившись, говорит неверный супруг. — Тут не о портках, значит, речь. Ну, хату — ладно... А лошадь, значит? И опять же — хряка кормил... Это как?