Дар памяти
Шрифт:
Прихожу в себя от хлесткой пощечины. Маршан обходит стол и вновь садится в кресло. Молчим.
Почему он возится со мной? Что же ему нужно такого от меня, чтобы?.. А что если?.. Бред! Маршан не может быть любовником Альбуса. Но если… они знакомы? И что если Маршан вместо того, чтобы лечить меня… вместо того, чтобы лечить меня, что? Как врач он может встроить любое проклятие. Это ведь так просто.
Холодею. С одной стороны теория кажется безумной, с другой стороны – в ней нет ничего невозможного. Кто-то говорил мне, что клятву Гиппократа врачи уже давно не дают…
Краем глаза замечаю, как Маршан лезет
Передумали? – вдруг вежливо интересуется Маршан.
Его слова нарушают тишину подобно взрыву маггловской бомбы. Я не сразу понимаю, что именно он сказал.
Что?
Готовить зелье передумали? Помнится, вы говорили, это срочно?
Кажется, он видит меня насквозь. Продолжая держать руку в кармане, Маршан смотрит на меня в упор. В голубых глазах – понимание и вежливый холод.
Возьмите, - говорит он.
Что?
Мое предложение не пользоваться магией еще несколько дней остается в силе. Возьмите. – Он вынимает руку из кармана медленно, как если бы доставал смертельное оружие на глазах у змеи. Я стискиваю палочку, готовый в долю секунды отпрыгнуть назад.
На стол между нами ложится желтый камень. Нет, не камень. Ярко-желтый полосатый глаз с зеленоватым зрачком. Муранское стекло.
Что это?
Никогда о нем не слышали? Глаз бога.
Кажется, Люциус рассказывал что-то такое…
Их было создано всего семь. Единственный амулет такой точности и такой мощи. По легенде мастер умер, закончив последний, так как перелил в них слишком много жизненной силы. Глаз бога работает только один раз, но за этот раз он может отвести пять тяжелых проклятий или одну Аваду. Выполнив свое назначение, он разбивается.
Но…
Разумеется, я не собирался оставлять вас без защиты. Полагаю, ему самое место у вас. Даже к такому везучему человеку, как вы, Северус, судьба не может быть благосклонной бесконечно. Вернете, когда все закончится. Если будет… что возвращать. Жду вас на осмотр в воскресенье.
Когда он уходит, я еще долго не могу отвести взгляд от маленькой желтой точки на столе. Потом, помешивая волчьелычное, пристально вглядываюсь в котел, ловлю дыхание зелья, стараясь думать только о нем. Чтобы хоть на минуту забыть о том, как мне ужасающе стыдно. Не столько из-за того, что я подозревал (и, что бы там ни было, продолжаю подозревать) Маршана. Сколько из-за того, что я сегодня посмел допустить мысль, что Лили погибла не из-за меня.
========== Глава 89. О связях разного рода ==========
20 марта, воскресенье – 25 марта, пятница
Это случилось около полуночи. Эухения сидела на постели, в который раз обдумывая записки Джафара. Конечно, по-хорошему стоило бы поступиться гордостью и поговорить с Мартиной, но Эухения не была еще готова к тому, чтобы встречаться с ней. Не после всего этого.
Хуан Антонио ходил по дому, как неприкаянный, в
На фоне всего этого ненависть Эухении к Мартине расцветала пышным цветом, и Ромулу, который все эти дни провел в Лондоне, не мог ей помешать.
Эухения в очередной раз прогоняла в мыслях строки, посвященные принципу недвойственности, когда дверь комнаты вдруг распахнулась и на пороге появился Гжегож, взъерошенный и очень взволнованный.
Какого? – воскликнула было она, но он, не обращая на ее протест внимания, прошел вперед и опустился на одно колено у кровати.
Выпей это, - сказал Гжегож, подавай старинный фиал, оплетенный серебряными веточками. В нем плескалась прозрачная желтоватая жидкость. – Выпей это немедленно. Прямо сейчас.
Что это? Это может поставить меня на ноги? – догадалась она. – Но…
Это поставит тебя на ноги. Пей немедленно! Иначе у него выйдет срок. Осталось не больше пяти минут.
Ооо, - она выхватила фиал, открыла его и мигом проглотила ужасно горькое лекарство.
Ну, – приказал Гжегож, отбирая фиал. – Вставай!
Так сразу? – она не чувствовала ничего, кроме горечи на языке.
Конечно! Первое время ты будешь быстро уставать, но потом все наладится. Вставай! Пол, конечно, холодный, но пару минут можно перетерпеть, потом найдем твои туфли. Вставай, и пойдем покажем остальным, что они рано тебя списали, давай, давай!
Что, прям вот так? – это было невероятно странно. Эухения подвинулась, спустила ноги с кровати и действительно почувствовала под ними холодный пол. Потом, неверяще поглядев на Гжегожа, оперлась на его руку и встала.
Конечно, она тут же упала обратно. За четыре месяца ноги отвыкли от ходьбы, но дело было сделано – Эухения стояла и делала это сама.
Сделав еще одну попытку, она встала и повисла на Гжегоже, сходя с ума от восторга.
Господи, я хожу! Хожу!
Ну вот и все. Видишь, все кончилось, теперь будешь ходить сама. Где твои туфли? Давай их призовем, - Гжегож говорил скороговоркой, Эухения даже не успевала понимать его слова. Ей хотелось визжать от радости. И в конце концов, она это и сделала – закричала в полную силу, так, чтобы это услышали и в коридоре, и на первом этаже: - Я хожу! Вы слышите?! Я хожу! Я могу ходить!
Потом, еще не дождавшись, когда замрет эхо, повернулась к Гжегожу, обвивая его еще крепче:
Спасибо тебе! Спасибо!
И сама не заметила, как начала его целовать.
Опомнилась Эухения только тогда, когда попала ему в губы и Гжегож неожиданно ей ответил. Его язык скользнул по ее языку. Она задохнулась от изумления, от непривычных новых ощущений, а Гжегож отстранился, скривившись, и воскликнул:
Господи, ну и горечь!
Ошеломленная, Эухения опустилась на постель.
Гжегож призвал стакан с полки, сотворил Агуаменти и подал ей воду, на его лице сияла счастливая улыбка, в которой проскальзывали торжество и неверие одновременно.