Дар памяти

Miauka77

Нет? – облегчение, отразившееся на его лице, трудно описать. – А… ну тогда я пойду? - вскакивает, притягивая к себе мантию.

Постойте!

А?

Если когда-нибудь вы все же обнаружите в себе подобные реакции, Поттер… В том, чтобы быть геем, нет ничего позорного. В древние времена и среди магглов, и среди волшебников однополые пары были распространены не меньше, чем двуполые. И лишь с распространением христианства на геев началась охота, словно на ведьм.

Может быть, я и не совсем прав, точнее, местами совсем не прав, но Поттер точно не отправится перерывать библиотеку.

Склонность к мужчинам

или женщинам, или к тому и другому полу присуща нам от рождения. Пытаться изменить себя, настаивать на том, что испытывать влечение к мужчинам позорно, это все равно что настаивать на том, чтобы волшебник стал магглом.

Он вздрагивает, и я понимаю, что сделал все верно. А вот Конфундус обновить бы…

Закрыв дверь, я возвращаюсь к камину и опускаюсь в кресло. Призываю к себе его чашку и залпом выпиваю остывший чай. Действительно ли стоило говорить об этом? Не догадается ли он? Не настроит ли это его против меня?

Мои размышления снова прерывает стук в дверь. Подумал и решил высказать свое полное презрение? Быстро…

Но это оказывается Брокльхерст.

Что вы тут делаете? – вырывается у меня.

За последние недели я уже отвык от того, чтобы она приходила сюда, точнее, в мою личную лабораторию, как к себе домой.

Брокльхерст оттирает меня плечом и проходит в гостиную.

Мадам Помфри сказала, что передала вам заказ на зелья из Мунго. Одному их варить долго, заказ срочный, а у вас сегодня дежурство, - говорит она с вызовом.

Смотрю на нее несколько секунд. В действительности я и не собирался заниматься этим сегодня, оставил все на завтрашний день. Что ж, почему бы и нет?

Идемте.

В лаборатории она надевает рабочую мантию, перчатки, я ставлю котлы на огонь, очерчиваю фронт работ.

Они правда хотят такое сильное рвотное? – деловито удивляется она.

Правда. Это для отделения сквибов.

Там есть такое отделение?

В него нельзя попасть из основного, - поясняю я. – Мало кто хочет демонстрировать своих несостоявшихся отпрысков чужим взорам.

Хорошо хоть не убивают.

Не уверен.

Не представляю, как можно жить в магическом мире, будучи лишенным магии. Это хуже потери рук и ног.

Брокльхерст вздергивает нос.

По-моему, пока ты живой, все можно пережить, - сердито говорит она. – Можно, конечно, сидеть и жалеть себя, а можно делать какое-нибудь полезное дело. Если бы я лишилась магии, я бы точно не стала жаловаться на жизнь, ушла бы в маггловский мир и выучилась бы на фармацевта.

Ну что за чушь?!

Все это, конечно, очень романтично, но вряд ли хоть сколько-нибудь приемлемо даже для того, кто хорошо ориентируется в маггловском мире, Брокльхерст. А вы о нем и понятия не имеете.

Она замолкает минут на пять, шмыгает носом, старательно отводит взгляд. Потом выдает:

Бабушка рассказывала однажды. Когда они с дедушкой только поженились, очень давно, в начале века, у него была дальняя родственница, в которую он был влюблен до бабушки. Только она была из очень знатной семьи, и ей не позволили за него выйти замуж. Через несколько недель после свадьбы она появилась в их доме и попросила убежища на несколько дней. Она была ранена и истощена. Ее родственники гнались за ней через всю Европу, пытаясь убить ее за то, что она потеряла магические

способности. Это был нестерпимый позор для рода. Она не знала, что ей делать, а дедушка не хотел подвергать беременную бабушку опасности. В общем, когда та женщина подлечилась, ей пришлось уйти. Она ничего не знала о маггловском мире, но ей точно не хотелось умирать. Потом, много лет спустя, уже когда дедушка умер, бабушка встретила ее в Лондоне. Эта женщина стала медсестрой, у нее была семья, и бабушка сказала, что она выглядела счастливой.

Ссыпав мне в котел очередную порцию ингредиентов, она продолжает:

Бабушка это рассказала, когда мне было лет десять. Я думала, что все магглы без магии должны быть очень несчастны, но она сказала, что это не так. Что они просто другие. Это как с разными странами, в каждой – свой язык. Но чужой язык можно выучить. А на счастье это не влияет.

Что же влияет на счастье? – усмехаюсь я.

Не знаю, - растерянно говорит она. – Но, наверное, не прошлое…

Что-то мне эти намеки не нравятся.

Это вы о чем сейчас, Брокльхерст?

На несколько мгновений она тушуется, опустив глаза, потом резко, с вызовом поднимает голову.

Мой другой дед, со стороны матери, был на том самом заседании в Визенгамоте, когда ваше имя называли в качестве Пожирателя, сэр. Ой, – втягивает голову в плечи.

Молчу, наверное, минут пять. Потом начинаю говорить. Спокойно и с самыми ледяными интонациями, какие только возможны.

Давайте договоримся, Брокльхерст. Вы являетесь моей помощницей в варке зелий, исключительно потому, что это хорошая практика и мне не хочется, чтобы ваш талант был загублен. В ваших совершенно неуместных жалости, сочувствии, оправданиях я не нуждаюсь. Посему ни мое прошлое, ни мою личную жизнь вы не обсуждаете ни со мной, ни с кем-либо другим.

Смотрю на нее до тех пор, пока она не издает некий писк, отдаленно напоминающий «Да, сэр».

Киваю и ухожу.

Жалельщица нашлась! Мерзкое послевкусие уменьшается, только когда обхожу пару этажей и выхожу на галерею. Вдыхаю сырой воздух, рассматривая далекие огни Хогсмида. Или это я жалко выгляжу? Что ж, к этому мне, кажется, не привыкать…

11 апреля, понедельник

К Ромулу я иду через парк. Мог бы аппарировать сразу к дому, под магглоотводящими-то, и все же хочется оттянуть момент. Понятия не имею, как с ним себя вести. У меня есть предлог – расследование смерти Уэнделл, и это действительно хороший предлог. Если только он и его семья не скрывают каких-то ужасных секретов. Я в этом не уверен. Но вот как раз все и прояснится. По счастью, как волшебник я неоспоримо сильнее.

И все же медлю у подъезда в темноте. Смотрю на его окна, на силуэт на фоне задвинутых штор. Вспоминаю тот день, когда был здесь в последний раз, когда он играл мне. Как божественна была та музыка, и как он был прекрасен. И это так больно, что я просто не могу отпустить его, не могу.

Решительно стряхиваю всю эту чепуху и поднимаюсь наверх. Звоню. Стук моего сердца почти заглушает его шаги.

Он открывает, не спрашивая, кто. Открывает, секунду скользит по мне взглядом и – делает приглашающий жест. Он в черной линялой футболке с коротким рукавом, в фартуке, со спутанными волосами, так привычен, так прост.