Дар волка. Дилогия
Шрифт:
Он снова умолк и обвел взглядом сидевших на скамейках прихожан. Когда он увидел глядевшего на него Ройбена, его глаза чуть дрогнули — узнал, — но он тут же продолжил проповедь:
— Что ж, не стану надолго задерживать вас здесь и убеждать покаяться. Нам всем необходимо ежедневно обдумывать свою жизнь, обдумывать то, что мы делаем, то, что мы должны делать. Необходимо, чтобы эта нить постоянно присутствовала в ткани нашей жизни. Потому-то я и хочу сказать несколько слов о странном названии из церковного календаря. Рядовое время. В этом названии сочетаются простота и возвышенность. Когда я еще мальчиком услышал: «Сегодня первый день Рядового времени», мне очень понравились
Мы редко думаем об этом. Зато слишком часто поминаем время всуе — время не ждет, время покажет, отметины времени, время летит! Мы не думаем о том, что время — дар. Время дает нам возможность делать ошибки и исправлять их, восстанавливаться, расти. Время дает нам возможность прощать, возвращать, поступать лучше, чем мы поступали в прошлом. Время дает нам возможность сожалеть об ошибках и отыскивать в себе новое сердце.
Его голос все больше и больше исполнялся чувства. Снова сделав паузу, он повернулся к прихожанам и сказал:
— И когда праздничные вертепы разобраны, елки вынесены из домов, гирлянды сложены на чердаках, мы обнаруживаем, что рождественские праздники завершились и началось новое величественное чудо — чистое и величественное чудо — Рядового времени. И все определяется именно тем, как мы используем это время. Схватимся ли мы за возможность переделать себя, признать свои грубые промахи и стать, даже вопреки ожиданиям, людьми собственной мечты? Ведь в этом все и дело — верно? — стать людьми своей мечты.
Он снова умолк и на пару секунд задумался. На его лице мелькнула и исчезла тень сомнения, но он тут же продолжил:
— В моей жизни был период, когда я был совсем не таким человеком, каким хотел быть. Я немыслимо жестоко поступал с другими людьми. И довольно часто ловил себя на искушении совершить еще какую-нибудь жестокость. Я поддавался этому искушению. Я проигрывал сражения с гневом и яростью. Я проиграл сражение с любовью, со священной и непререкаемой заповедью: возлюби!
Но сегодня утром, стоя здесь, я всем сердцем радуюсь тому, что время вновь развернулось передо мною и дало мне возможность каким-то образом — каким-то образом! — попытаться искупить содеянное мною. Господь открывает на нашем пути столько возможностей для этого, а за пределами этого храма так много людей, которым требуется масса усилий от всех и от каждого из нас! Он приводит к нам нуждающихся в помощи, нуждающихся в нашем служении, нуждающихся в том, чтобы мы их успокоили, чтобы мы их любили. Пока я жив и дышу, меня окружают неограниченные возможности, я благословлен ими со всех сторон. И потому я прощаюсь с Рождеством — и этим грандиозным пиром неиссякаемой щедрости — и снова возношу хвалу за великое чудо Рядового времени.
Проповедь закончилась, служба же продолжалась. Ройбен сидел и с закрытыми глазами возносил благодарственную молитву. «Он преодолел душевный разлад, он снова здесь, он мой брат», — думал он. И, открыв глаза, он позволил яркому колориту церкви с ее огромными фресками с видами Тосканы и нарисованными святыми проникнуть в него и обогреть ему душу. «Не знаю, в какую чертовщину я верю, — думал он, — но благодарю, благодарю, что он снова здесь, на алтаре».
Когда дело дошло до причастия, он выскользнул из церкви и остановился во дворе, чтобы подождать Джима на холодном свежем воздухе.
Очень скоро из церкви потянулись прихожане, а за ними появился и Джим в своей бело-золотой ризе; он
Джим наверняка видел терпеливо дожидавшегося брата, но не торопился. И, прежде чем они остались наедине, прошло добрых двадцать минут. Во дворе было холодно и сыро, но Ройбена это не тревожило. Когда он в конце концов обнял Джима, тот радостно улыбнулся брату.
— Очень рад, что ты смог выбраться, — сказал он. — Знаешь, когда я посылал тебе сообщение, как-то не сообразил, что тебе нужно целых четыре часа, чтобы добраться сюда. Забыл, что ты не можешь прыгнуть в монорельс и спокойно спать до самого вокзала.
— Шутишь? — осведомился Ройбен. — Мы из-за тебя чуть с ума не посходили!
— Лучше скажи, каким образом Элтрам сумел меня разыскать. Я забился в лесную глушь неподалеку от долины Кармил, отыскал маленькую буддистскую обитель, где даже телефона нет.
— Ладно, когда-нибудь расскажу тебе про Элтрама, — ответил Ройбен. — Ну, а сейчас я так рад твоему возвращению, что даже выразить не могу. Если даже мама места себе не находила, можешь представить себе, что делалось со мною.
— Так Элтрам мне и сказал. Я что-то не сообразил, что вы будете волноваться. Но, Ройбен, мне было необходимо время, чтобы подумать.
— Это я понимаю и вижу, что с тобою все в порядке. Это я понял, как только сел на скамейку. Но все остальные тоже очень хотят в этом убедиться.
— Да, Ройбен, со мною все в порядке, — ответил Джим. — Но мне придется покинуть священство. — Он сказал это очень просто, без всяких эмоций, без малейшего драматизма. Это неизбежно.
— Нет!..
— Подожди. Сначала выслушай меня, а потом начинай спорить. Причины никто и никогда не узнает, но тебе-то она известна, и я хочу, чтобы ты хранил эту тайну так же, как я храню твою.
— Джим…
— Ройбен, нельзя быть убийцей и оставаться священником, — спокойно, но решительно перебил его Джим. — Невозможно. Когда-то меня посвятили в сан, несмотря на то что я сделал с Лоррейн — я тебе рассказывал. Но, когда я избил Лоррейн, я был запойным пьяницей — какое-никакое, но оправдание. Отнюдь не серьезное и не уважительное, но все-таки. То, что я сделал с младенцем, не было хладнокровным умышленным убийством. Это был другой грех, тяжкий, но не хладнокровное убийство, нет. — Он немного помолчал, а потом продолжил, понизив голос и склонившись к Ройбену: — А вот на этот раз у меня нет никакого оправдания. Ройбен, я прямо попросил тебя убить Фултона Блэнкеншипа и его бандитов, сказал, где его найти, дал тебе карту.
— Джим, ты не убийца, а этот человек…
— Постой. Нужно повидаться с мамой. И что-то придумать насчет того, где я был. А ты дай мне слово: не говори ей ни слова о том, что произошло, до конца дней своих. Я храню твою тайну, как того требует обет, а ты должен хранить мою.
— Конечно, — ответил Ройбен. — Мог бы и не говорить об этом!
— На этой неделе я посещу архиепископа и объясню, почему прошу освободить меня от сана. А потом в положенное время об этом известят официально. Я, конечно, не могу рассказать ему все о том, каким образом Блэнкеншип и его компания покинули этот мир, но в этом и нет необходимости. Достаточно будет сказать, что очень этого хотел, говорил другим, что я этого хочу, и просил помощи. А больше я ничего не скажу. Могу сказать, что послал людей, чтобы они расправились с Фултоном Блэнкеншипом, и что эти люди не имели отношения к правоохранительным органам. Но скажу я это на исповеди, так что он будет иметь право пользоваться полученной информацией, но не сможет никому ее передать.