Дарим тебе дыхание. Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

Инбер Екатерина

Дрогобыч

Тогда же, в восьмидесятые, мне пришлось по послушанию поехать на Западную Украину – одна наша хорошая знакомая, очень ревностная, но лишенная на тот момент духовного рассуждения, оказалась сначала в Почаеве в какой-то секте под горой, в пещере, там ей даже вырезали крест на спине, а потом попала в психушку недалеко от Львова. Вот Батюшка и отправил меня туда, проверить, там ли она, и как можно ее оттуда извлечь.

– Только не задерживайся, туда и обратно.

Пыльные улицы – дороги без тротуаров, старенькое, когда-то белое, здание больницы. В регистратуре сказали, что девушку отдадут маме, когда она за ней приедет. Ну и надо было сразу возвращаться в Загорск, докладывать результат поездки. Так

ведь нет, у дьявола все просчитано, как Батюшка однажды мне сказал. Когда я садилась еще в Москве в поезд на Киевском вокзале, я встретила на перроне своих знакомых – Иру с друзьями. Оказалось, что мы едем в одном купе. Ира тогда преподавала теорию вероятности на мехмате в МГУ. Брат ее, Геннадий, серьезный историк, расстался с Академией наук и алтарничал в Пименовском храме на Новослободской, а по ночам подрабатывал там сторожем. Понятно, в семье к этому отнеслись однозначно. Но однажды он спросил у сестры: «А ты не задумывалась, что в твоей жизни слишком много совпадений, чудесных встреч, удивительных находок и странных событий; ты это называешь случайностями, да? Ну, вот, как математик, просчитай это по своей теории вероятности». Ира посчитала. Полученный результат совершенно не вписывался в пределы этой теории – цифры просто зашкаливали. И тогда она пришла в церковь.

Проводница принесла нам густой чай в граненых стаканах с серебристыми подстаканниками, вагон покачивался, ложки позвякивали на стыках рельс, мы не спешили расстилать сыроватые серые простыни и дотемна рассказывали наперебой друг другу разные истории, пока не поняли, что больница, в которую я еду, совсем рядом с тем местом, куда едут они. «Так ты приезжай к нам в Дрогобыч, в Грушево, там сейчас явление Божией Матери. Полчаса на автобусе, найдешь там нас, и обратно поедем вместе».

Автобус до Дрогобыча по расписанию нужно было ждать почти час, и я решила зайти в церковь, купола которой виднелись невдалеке от больницы между деревьями. Покосившийся забор с ободранными кирпичными столбиками, вот и калитка со стороны алтаря. Только я собралась повернуть к колокольне, чтобы найти вход в храм, как вдруг откуда-то вынырнул молодой пономарь в рабочем халате:

– Тебе, жинка, в церковь? Ну пойдем, – и, открыв дверь, вежливо пропустил меня вперед, и я уже почти перешагнула порог, как увидела Престол.

– Так это же алтарь!

– Та ничего, мы все тут ходим, так ближе. Батюшка благословляет.

– Ну, передай привет своему батюшке, а я, пожалуй, пойду подожду автобус.

– Да у нас все, даже уборщицы, тут ходят, – пробормотал пономарь, – там сейчас вход закрыт. Ну ладно. Пойдем. Открою тебе, раз такое дело. Из Москвы, говоришь…

Мы обогнули церковь, и он открыл ключом центральный вход. Все помещение храма было устлано коврами, где-то впереди, перед невысоким голубым с позолотой иконостасом, на аналое лежали две иконы, и больше я не увидела икон. Кроме одной, которая во множестве украшала белые стены. Это был так нелюбимый мною живописный образ Спасителя в терновом венце: обрамленный аккуратными локонами лик, вполоборота, на неестественно широкой шее. Он мне всегда казался каким-то католическим. Так вот, этих одинаковых картонных икон было штук десять, и они висели на стенах с двух сторон, симметрично, глядя друг на друга. Сказать было нечего, мы распрощались с пономарем, и через час я уже вышла из автобуса в Дрогобыче.

Дорога до Грушева специально для встречи паломников была залита свежим гудроном, подошвы прилипали, ноги расползались, но я все-таки не упала, дошла. Нашла своих знакомых на сеновале, и ночью меня повели в сад. Там уже по всем углам народ распевал молитвы, и все смотрели в одну сторону – на стене старой, красного кирпича, часовни действительно появилось черно-белое изображение иконы Успения Пресвятой Богородицы, как бы составленное из теней листвы. Рядом, по балкону, время от времени перемещалась какая-то женская тень, и тогда при виде ее все ещё громче пели молитву «Богородице Дево, радуйся»,

как-то странно, не по-нашему, разделяя молитву пополам и какие-то еще слова вставляя посередине. Все это никакого впечатления на меня не произвело – кроме тревоги и нелепости моего там присутствия. Да здесь же одни униаты! И зачем мне эти тени, это им – тени, а нам, православным, дана полнота. И тут появились спортивного вида люди в штатском и всех отвели в стоящий неподалеку автобус. Я оказалась в последних рядах. Около кабины водителя был как бы президиум, где восседали три гражданина-начальника, и старший из них общедоступно объяснил, что все православные люди сейчас в Почаеве, потому что праздник Успения, а вы зачем здесь? Приготовьте документы, и по очереди будем разбираться.

Все правильно – наши в Почаеве. А я здесь зачем? Это называется – «камни возопиют». Ну вот и все – отца уволят, он этого не переживет, и как я буду жить дальше, с какой совестью… Если бы еще за Православие пострадала, а то вкупе с униатами. Но до меня дело не дошло – выловили кого-то важного, а всех остальных выгнали из автобуса и отправили по домам.

Мои попутчики куда-то делись, я добралась до автобусной станции. В буфете за соседним столиком двое в штатском все время поглядывали на меня. Понятно. Хвост. Они сели вместе со мной в автобус. И во Львове тоже крутились все время рядом, неотступно. Мне уже не надо было никаких львовских красот. В кассе сказали, что на прямой поезд до Москвы билетов нет, только до Киева. В вагоне до Киева эти двое снова были рядом – надо как-то отрываться. В Киеве они спокойно ушли пить чай, потому что московский поезд должен был отправиться часа через два. Только ребята были местные, а я-то москвичка.

Я еще раз подошла к билетной кассе.

– Поезд на Горький через Малоярославец вот-вот отправится! Договаривайтесь с проводниками.

Ну а через Малоярославец-то от Калуги до Москвы мне приходилось ездить не раз. Проводник плацкартного вагона уложил меня на верхнюю боковую полку: «Потом расплатишься». И ночью разбудил: «Идем со мной, пора платить за дорогу». Слава Богу, я сообразила сквозь сон, что к чему, и ответила ему, что никуда не пойду, и если он сейчас же не возьмет деньги за проезд, я буду ждать начальника поезда. А тот как раз вскоре и появился.

В Малоярославце пересела на калужскую электричку, и сразу с вокзала на вокзал к Батюшке. Рано утром я уже была в Лавре. К Батюшке – не пробиться, и когда он, в самом конце приема, заметил меня, вдруг громко сказал: «Тут одна ехала ночью в поезде, проводник ее заманил в свое купе, и она сильно пострадала…»

«Да они там все недоразвитые», – услышала я от Батюшки, когда рассказала ему потом про свое «знакомство» с униатами.

Монинские кошки

– Батюшка, что делать? Мария-то, монинская, чтобы кошек прокормить, наладилась ворованные на мясокомбинате обрезки покупать, кошки-то у нее живут, а душа-то, душа погибает».

– Ну, вот расскажи матушке, как туда доехать, всех кошек заберете и завтра привезете сюда. Тут кухня рядом, будут сыты. Им тут хорошо будет. Езжайте-езжайте, это вам по дороге. Отправь туда сестер, а сама поедешь в Зосимову пустынь – там сегодня прославление преподобного старца Зосимы.

У Батюшки всегда все было «по дороге», хоть Монино, хоть Пермь, да вот только это невозможно было объяснить нашему водителю. Володя ворчал до самого Монино: «По дороге… Ничего себе крюк! Это когда же мы домой приедем?»

Мария только радовалась, наблюдая, как ее любимые кошки, с трудом выловленные сестрами, выскакивают из закрытых коробок и разбегаются в разные стороны.

Сестры вернулись в Лавру с пустыми руками, и на следующий день Батюшка все утро проходил мимо них и огорченной матушки, пока, наконец, не сказал ей строго: «Послушание не выполнено. Тебе надо наказывать сестер. Неужели нельзя было хоть одну кошку в мешке сюда привезти? Поезжай теперь в Монино сама. Сейчас. А кошек на этот раз отвезете к себе в монастырь».