Дарим тебе дыхание. Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом
Шрифт:
И он терпеливо, год за годом, возился с нами, осторожно исправляя наши очевидные для него немощи, бережно и трепетно держа в руках каждую душу, врученную ему Богом. Ни разу не было такого, чтобы я услышала от него обидное, жесткое обличительное слово, которое не смогла бы понести, потому что его любовь ко мне и моя к нему все покрывала, и как от родной матери принималось все, что он говорил, как наставлял.
«Хирургия. Иногда без анестезии» – так часто сравнивают Батюшкин способ спасать души с «терапевтической практикой» архимандрита Кирилла. Меня всегда смущает это противопоставление. Это же неправда, что-то не заметила я этого за тридцать семь лет жизни под теплым Батюшкиным крылом. Просто у каждого свои дети.
«Меня на всех вас хватит», – как-то сказал Батюшка моим друзьям.
Вот
Библейская тема
Батюшка все хотел, чтобы я выучила иврит и занялась библейскими переводами: «Как это ты не знаешь своего языка? Почему ты не любишь свой народ?» А у меня действительно нет той особой привязанности к еврейскому народу, какая часто у евреев бывает. Эта тема закончилась на моей бабушке. Но и она вполне сознательно крестилась в восемьдесят восемь лет. А родители мои обычные советские люди. Отец прошел всю войну, потом стал военным инженером. Мама была всегда с ним рядом. Когда ей присылали приглашения в Израиль, она их рвала на мелкие кусочки и спускала в унитаз, при этом напевая: «Не нужен мне берег турецкий, чужая земля не нужна».
Я давно уже не идентифицировала себя с еврейским народом, меня от этого в два счета отучил отец Валентин Гуревич, когда еще был просто Валей Гуревичем, нашим приятелем. Я ему как-то пожаловалась, что мне не нравится, когда рассказывают еврейские анекдоты.
– А когда про чукчей рассказывают?
– Это мне все равно.
– Ну вот и смотри. Это в тебе говорит национальная гордость. Не все ли равно, от какой гордости застрять на мытарствах – от общечеловеческой или от национальной?
А тут как ни приеду к Батюшке, он мне все напоминает, что у меня есть обязанности по отношению к своему народу:
– Я, – говорит, – так за еврейский народ молюсь: «Сними, Господи, покрывало с народа израильского, чтобы они уверовали пророкам своим и испросили у Бога пакибытия. Да будет едино стадо и Един Пастырь».
Батюшка не раз мне говорил, что надо евреям объяснить: их летоисчисление неправильное, и тогда они – те из них, кто верует во Единого Бога, – примут Христа. Берем даты жизни Патриархов в Септуагинте, или в славянской Библии Кирилла и Мефодия, которая и есть перевод на славянский Септуагинты, и сравним с датами жизни Патриархов в Библии Синодального перевода, который сделан с еврейского текста, специально испорченного масоретами. Летоисчисление образуется из суммированных лет патриархов, от рождения отца до рождения сына и т. д. Там убавлено лет сто, тут убавлено. И получается, что Данииловы седмины заканчиваются к Рождеству Христову только в славянской Библии, и если считать по Синодальному переводу, испорченному масоретами, то Христос к тому времени еще не пришел, еще 1747 лет надо было ждать. Эти испорченные, фальшивые даты и в еврейской Библии. Вот они и ждут Мессию. Ждут и ждут. А если правильно посчитают, разберутся… А ведь как все просто – в Кумранских рукописях, которые еще до Рождества Христова были спрятаны в пещерах на берегу Мертвого моря, датировка лет жизни патриархов совпадает с текстом Септуагинты и, следовательно, славянской Библии. Надо сделать новый, исправленный перевод Ветхого Завета, издать его, перевести на еврейский язык, а эти все синодальные переводы сжечь.
«Читайте Библию на славянском языке», – постоянно он нам всем говорил. И терпел много лет, пока мы раскачаемся и начнем шевелиться. С горем пополам сделан правильный перевод на древнееврейский только первой книги Бытия. И все пока.
У Батюшки были энциклопедические знания и феноменальная память. Он помнил все, чему когда-то учился. Мог рассказать и принцип работы двигателя внутреннего сгорания, и законы электродинамики. И ход Бородинского сражения в деталях. И подробности событий Октябрьского переворота и всего, что ему предшествовало, и Великой Отечественной войны… Батюшка жил в глубочайшем контексте исторических, философских, богословских, политических, вообще любых
«Мы должны всех принимать, – говорил он, – от дворника до генерала. Как в магазине – каждому отпустить по потребности, кому картошку, кому морковку».
Однажды я пришла к нему, а он мне показывает огромный кусок, оторванный от обоев, весь исписанный его рукой.
«Вот, ночью не нашел бумаги, пришлось обои оторвать. Написал статью “Единство и борьба противоположностей”. Возьми прочитай. Это называется воцерковление философии. Думаешь, очень интересно этим заниматься? Василию Великому тоже не очень интересно было философией заниматься. Но это было тогда нужно. Вот и сейчас это нужно. Надо все воцерковлять – науку, философию, литературу».
Я думаю, что Батюшке Матерь Божия говорила, чем заниматься. И святитель Николай, его любимый.
«Надо внимательно прислушиваться, голос Ангела Хранителя кроткий, тихий, один раз скажет, и все. А лукавый – долбит и долбит».
«А ведь можно молиться, чтобы Господь повысил в чине твоего Ангела Хранителя, прибавил ему ведения».
«Как ты думаешь, а если бы вот взяли бы все и помолились, чтобы Иоанн Креститель попросил Христа вывести опять всех людей из ада…»
Это какая же боль была за весь мир…
«Вот смотри, уничтожается экономическая, продовольственная безопасность нашей страны, нас поставят в зависимость от других государств, а потом они будут нам диктовать свои условия, предъявлять ультиматумы, а если мы откажемся, народу придется пострадать от голода. Тогда начнут искать виноватых – тех, кто не соглашается принять эти условия против своей совести».
«Конец приближается как лавина, и его уже ничем не остановить».
Одно время он очень интересовался событиями войны 1812 года. Любил и почитал Михаила Илларионовича Кутузова, прославлял его мудрость и патриотизм. Отправлял нас на его могилу тогда еще в музей атеизма – Казанский собор. «Вот, – говорил, – когда было отступление нашей армии и Кутузов вел войска от Смоленска, всего в нескольких верстах от дороги жила его мама. А он прошел мимо, спасая армию, и Господь сохранил его маму за его подвиг».
В последние годы Батюшка занялся историей Великой Отечественной войны, особенно он полюбил полководца Василевского.
А за маршала Жукова он одно время даже перестал молиться: «Как же так, он не жалел людей, вел на минные поля».
Потом его простил.
Мне кажется, Батюшка в ином временном пространстве жил, они все, эти люди, для него были живые. Он и молился за них, как будто они рядом с ним стояли. И видел все события, словно был их участником. У него свои отношения были и со временем, и с пространством. Рассказывали, что он шел по дороге как будто обычным шагом, а его невозможно было догнать. Однажды, еще в восьмидесятые годы, я пришла к нему рано утром, а он отправил меня пешком в Богородское и обратно, не помню уже, с каким послушанием: «Успеешь к концу приема вернуться». Я еле дошла, почти бежала туда и обратно часов пять, такая даль, больше двадцати километров. Едва успела его еще застать, а он с упреком: «Ну что же ты так долго, я вчера за два часа обернулся». Это как? У меня потом ноги несколько дней болели.
Скорость его мышления была, для меня во всяком случае, недостижима и непостижима. Я видела, как ему тяжело, что нет равного собеседника. Вот и приходилось возиться с нами, как с малыми детьми. Это как взрослые читают детям книжки в детском переложении, а те все равно почти ничего не понимают. Иногда по три раза терпеливо повторял, а я не могла понять глубины его мысли. Ни знаний не хватало, ни сообразительности, чтобы вникнуть вполне. Иногда что-то понималось потом, если запомнишь или успеешь записать. О том, чтобы пользоваться диктофоном, нельзя было и подумать.