Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

Блэк Сэмюэл

Стук в дверь. Явился Микелотто. Он сообщил мне, что получил плохие новости… и хорошие новости.

— Давай сначала плохие, — сказал я.

Он сказал, что Катерина Сфорца свободна. Освобождена из замка Сант-Анджело — согласно приказу Папы. Она прибудет во Флоренцию для спокойной тихой жизни. Ей известно, что если она выступит против нас, то умрет.

— Ох, неладно, — проворчал я. — Нам следовало покончить с ней — для пущей безопасности. Но сейчас поздновато. Переходи к хорошим новостям.

Захвачен один клеветник. Безумец, распространявший дикие измышления на мой счет. Микелотто вырезал ему

язык и пришил к его лживому уху — символ клеветника. Этого человека повесили на стене замка Сант-Анджело, где он и умер от горячки — медленно, безмолвно.

Я кивнул. То, что надо. Весть о таком наказании быстро распространится. Распространится и страх. Подобно кровавому ужасу… подобно пожару.

Лучше пусть боятся, чем любят. Порой мне хотелось, чтобы все сложилось по-другому. Чтобы жизнь в Романье стала лучше, чем в Риме. И быть любимым, конечно, приятнее. Ло надежнее сеять страх. А с римлянами это единственный способ. Они высмеивают доброту. Глумятся над правосудием. Страх — единственный понятный им язык.

К счастью для меня, я говорю откровенно.

Окрестности Ареццо, 7 июня 1502 года

ЛЕОНАРДО

Ближе к полудню я добрался до остатков лагеря. Основная часть войск уже покинула его. Меня привели в палатку военачальника, самую большую из тех, что еще стояли на склоне холма, и представили Вителлодзо. Этот бородач с бычьей шеей похож на Иуду в моей «Тайной вечере». Выражение его глаз — сначала равнодушное, почти презрительное. Потом ему сообщили мое имя, и его глаза блеснули иным голубым светом — видно, впечатлительная когда-то душа этого юноши покрылась за долгую солдатскую жизнь крепкой и толстой коркой. Его голос оказался удивительно приятным и спокойным:

— Леонардо да Винчи… знакомство с вами для меня большая честь.

Странная магия славы…

Он предложил мне сесть и налил прохладного сладкого вина:

— Это мальвазия из Венеции — волшебный напиток.

Я кивнул и смущенно улыбнулся. Вокруг нас гомонили уходящие в поход воины (слышались громкие приказы, лязг доспехов, топот лошадиных копыт), но Вителлодзо, уже наполовину закованный в броню, казался невосприимчивым к этому шуму. Он выглядел как человек, задумавший почитать интересную книгу, — спокойный, полный радостного предвкушения, как будто был готов посвятить нашей беседе весь отпущенный ему срок земной жизни.

Я сделал глоток вина, которое оказалось изрядно хмельным, и мы начали разговор (не знаю, как всплыла вдруг эта тема) о древних полководцах и античных мудрецах. Разволновавшись, Вителлодзо вскочил, порылся в своих пожитках и вернулся с томиком Ливия.

— Я вот как раз читал прошлой ночью, — сказал он, показав отрывок об осаде Сиракуз, — как Архимед с помощью своих метательных машин сотрясал корабли и спалил их мощными зеркалами, защитив стены своего города от могучей римской армии.

Мизинцем мог он войско уничтожить. (Дали бы ему точку опоры, и он перевернул бы мир…)

Я упомянул, что искал латинский перевод одного математического труда Архимеда, том которого имелся в библиотеке Борго-Сан-Сеполькро. Вителли пылко пообещал мне, что после взятия этого города, которое произойдет очень

скоро, он отправит ко мне курьера с этой книгой.

Я принялся благодарить его, но он прервал меня.

— Уверяю вас, что вы гений уровня Архимеда, — заявил он и, не дав мне высказать возражения, продолжил: — Любой командир почел бы за великую честь привлечь такого ученого, как вы, на свою сторону.

Что-то в его поведении смущало меня. Почему он использовал сослагательное наклонение? И почему у него такой жаждущий нервный взгляд? Я ответил, что надеюсь полностью оправдать надежды герцога Валентинуа.

Его взгляд мгновенно омрачился:

— Ах… Валентинуа… — Он скрипнул зубами, а губы его искривились.

Очевидно, кондотьер хотел еще что-то добавить, но передумал и резко сменил тему.

Провожая меня к выходу из палатки, он спросил, знаю ли я «кого-то из данных людей» — и прочитал список имен. Произнося их, он сверкал глазами. Я узнал несколько родовитых фамилий Венеции, но не смог похвастаться личным знакомством с ними. И честно сообщил об этом Вителлодзо. Сверкание в его взгляде погасло так же внезапно, как вспыхнуло, и я вдруг увидел вновь стойкого командира с полуприкрытыми подозрительными и усталыми глазами.

— А кто они такие? — с любопытством спросил я.

— Не важно, — со вздохом произнес он. — Все равно все они скоро будут мертвы.

15

Понтассьеве, 22 июня 1502 года

НИККОЛО

Епископ проворчал, что задница у него уже опять отваливается, и мы остановились на постоялом дворе в центре городка. Заказав кувшин пива, мы вышли с ним на цветущую зеленую поляну, с которой открывался вид на водный поток и луга. В садике никого не было, за исключением пожилого священника, отдыхавшего в тени вишневого дерева.

— Простите, Никколо, — со вздохом произнес епископ, с облегчением опустившись на мягкую землю. — Я понимаю, что вам не терпится поскорее завершить наше путешествие, но я, увы, не так молод, как вы, и мое старое тело не выдерживает вашего темпа.

— Вовсе нет, Франческо, мое терпение безгранично, — солгал я (в начале нашей поездки я называл его «ваше преподобие», но епископ, настроенный на дружеское общение, попросил меня называть его просто по имени.) — Я с удовольствием буду отдыхать в гостиницах каждого проезжаемого нами города. Хотя Синьория и просила нас как можно быстрее добраться до Урбино. Их тревожит поведение Валентинуа. И, возможно, не без причины.

— Да, похоже, он действительно дьявольски хитер. И если он уже захватил Урбино, то мы можем попасть в затруднительное положение. Но, честно говоря, Никколо, я не думаю, что есть какие-то причины для особой спешки. Порой мы несемся как ветер, стремясь попасть в нужное место, а в результате потом долго слоняемся без дела, мучаясь неизвестностью. К нашему прибытию Валентинуа, вероятно, еще только подгонит к стенам свои пушки. Вы же знаете, что Урбино — крепкий орешек. В этом городе отважный, любимый народом герцог и расположение крепости очень выгодное — на вершине холма. В сущности, я скорее предположил бы, что тот лакомый кусочек, на который разинул рот молодой Борджиа, на сей раз окажется ему не по зубам.