Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

Блэк Сэмюэл

— Да, — согласился я, хотя понимал, что мы испытывали в тот момент разные чувства. Франческо, вероятно, пытался скрыть свой страх, а я делал все возможное, чтобы не показать моего воодушевления.

Подойдя к окну, я открыл ставни. В лунном свете круто взмывали вверх городские крыши и нырял в темноту отвесный склон холма. У меня закружилась голова.

Я закрыл ставни, достал из сумки бумагу, перо и чернила и при свете единственной свечи начал записывать недавно произошедший разговор.

Франческо забрался в постель, посетовав на свои ноющие мышцы, и долгое время единственными слышимыми мной звуками оставались

его вздохи, покашливание да скрип моего пера по бумаге.

— Никколо, — вдруг раздался его встревоженный голос, — вы не собираетесь упоминать…

— … персональные угрозы?

— Да.

— Нет.

— Ладно… хорошо.

(Синьория усомнится в наших суждениях, если узнает, что Борджиа пытался угрожать лично нам.)

Епископ вскоре уснул, а я продолжал писать. Когда я перенес на бумагу все, что вспомнил из его слов, то сделал свою личную оценку герцога:

«Этот господин поистине надменен и великолепен, и не существует военной кампании настолько великой, чтобы она не показалась ему мелкой; в стремлении к славе и завоеваниям он никогда не успокоится и не признает усталости или опасности. Он умудряется оказаться в нужном ему месте прежде, чем становится известно, что он покинул другое; солдаты любят его, и он собрал под своими знаменами лучших людей Италии. Эти обстоятельства делают его победоносным и чудовищно опасным, в особенности когда ему сопутствует неизменная Удача…»

Разумеется, напыщенным ничтожествам нашей Синьории хотелось бы услышать совсем иное. Но это правда, а ведь мне и платят за то, чтобы я говорил правду. Чезаре Борджиа опасен для нашей республики, как горящий факел на сеновале.

Я тоже улегся и закрыл глаза, но еще очень долго не мог уснуть. В голове у меня звучал голос герцога, повторявший мое имя, а перед мысленным взором горели его хищные леопардовые глаза.

16

Урбино, 26 июня 1502 года

ДОРОТЕЯ

Не знаю, чувствовала ли я себя счастливой или виноватой, проснувшись в кровати герцогини. Сквозь щели в занавесях полога уже проникали лучи дневного света, поэтому я оставила обнаженного Чезаре в его тревожном сне и, тихо одевшись, выскользнула из спальни.

Как странно вновь оказаться в Урбино! Я жила здесь в детстве года три, и герцогиня всегда была очень добра ко мне; позже, прошлым летом, я приезжала сюда на летние празднества и именно тогда познакомилась с Диего, испанским офицером, с которым я… в общем, остальное вам известно.

Но сейчас здесь так тихо и пустынно — как в сказочном дворце, заколдованном злой колдуньей. В какой бы зал я ни вошла, в памяти возникали гобелены и картины, когда-то украшавшие эти оголенные стены, люстры, когда-то висевшие под лишенными освещения потолками, кресла и кушетки, где мы когда-то отдыхали и флиртовали, выпивали и болтали ночи напролет… Есть нечто бесчеловечно жестокое, почти жуткое в том, как выглядел теперь дворец — словно прекрасная дама с отрубленной палачом головой.

Я спустилась в кухню — такую же пустынную и с холодными печами — и взяла в качестве завтрака несколько черствых галет. Поскольку я находилась на тайном положении, мне, безусловно, не разрешалось входить в столовую, где за столом, некогда предназначенным для избранных принцев и поэтов, герцогинь и кардиналов, теперь

трапезничали солдаты и посланники. О, Чезаре, как грустно то, что вы натворили здесь! Почему при завоевании все должно превращаться в прах? Зачем вообще нужны завоевания, если прежде всего не испытываешь никакого удовольствия от их красоты? Но я никогда не задам таких вопросов герцогу. В ответ он может лишь презрительно усмехнуться.

Я присела на мраморный подоконник в бальном зале и, дожевывая печенье, наблюдала, как меняются оттенки света за окном на площади, где в фонтане купались голуби, а рыночные торговцы уже привычно суетились в своих лавках. Я заметила, как грузчики тащили во дворец бочки вина и клетки с недовольно пищащими цыплятами, а какой-то тщедушный всадник, посмотрев из-под руки на дворцовые окна, быстро развернулся и поскакал вниз по склону холма. И среди всей этой банально повседневной суеты я увидела вдруг знакомое лицо — лицо, которое я и не мечтала увидеть здесь и сейчас.

Я узнала знаменитого художника, с которым встретилась позапрошлогодней зимой в Мантуе. Он приезжал туда написать портрет маркизы. Как же его имя?.. Леонардо да Винчи. Точно. Он изменился, постарел, его длинные волосы поседели, на лице появилось больше морщин — но глаза светились прежней мудрой безмятежностью, и его наряд и манеры отличала все та же изысканность. Он ехал на большой гнедой кобыле, а за ним на мулах следовала пара странных на вид слуг. Возрадовавшись, я перебежала на другую сторону зала, чтобы посмотреть, как он въедет в дворцовый двор. Неужели Леонардо работает на Чезаре? Вот одно из завоеваний Борджиа, которое, я уверена, никогда не превратится в прах в его руках.

НИККОЛО

Рано поднявшись, я передал письмо курьеру, который пообещал мне, что уже завтра оно будет в Синьории. Мне самому следовало вернуться во Флоренцию послезавтра. Вследствие чего у меня останется всего два дня на то, чтобы убедить Совет Десяти, ведающий дипломатией и военными делами, а также Совет Восьмидесяти и пятьсот депутатов Большого совета в необходимости заключения союза с герцогом Валентинуа.

Я быстро проглотил завтрак в столовой, вышел во двор и оседлал лошадь. Выехав на площадь, затенил рукой глаза от уже пригревающего и яркого солнца и вновь окинул взглядом величественный замок, в котором впервые лицом к лицу встретился с могуществом в его на редкость раздражающей, обнаженной и концентрированной форме. Мне приходилось разговаривать с королем Франции, а он являлся, безусловно, более могущественной фигурой в политическом смысле, но ничто в его глазах или поведении не предполагало этого; а Борджиа, казалось, буквально источал власть.

Дворцовые окна в большинстве еще закрывали ставни, но в одном открытом окне я заметил лицо молодой женщины — светловолосой и грустной красавицы. Она выглядела как сказочная принцесса, заточенная в высокую башню.

Впрочем, у меня было мало шансов примчаться на лихом коне, чтобы освободить ее. В конце концов, я всего лишь посланник. И должен довольствоваться моей скромной женой и благосклонностью некоторых флорентийских шлюх. И все же в герцогских словах прошлым вечером прозвучало нечто такое — некий намек, возможно даже скрытое между слов обещание, что заставило меня задуматься, останусь ли я на всю мою жизнь простым посланником…