Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

Блэк Сэмюэл

— Вижу, что вы готовы не вылезать отсюда днями и ночами, — заметил герцог. — Но не волнуйтесь, Леонардо, в ближайшие дни у вас будет время изучить древнюю мудрость.

— Говорят, мой господин, что вы продаете эту библиотеку.

— Не всю. Вы можете выбрать, какие труды вам хотелось бы сохранить.

Я с благодарностью поклонился.

Он показал мне и кабинет Федериго [29] , который произвел на меня неожиданно большое впечатление. Доспехи, астрономические и музыкальные инструменты в настенных полках выглядели настолько реальными, что обманывали взгляд, хотя на самом деле их изображения являлись искусной инкрустацией. В тусклом факельном

свете было трудно разглядеть детали, но…

29

Федериго да Монтефельтро (1422–1482) — правитель и герцог Урбино, задумавший перестроить дворец, создав «идеальный город», и пригласивший для этой цели знаменитых архитекторов и художников.

— Здесь, мой господин, я тоже мог бы провести несколько дней.

— Но именно здесь работаю я, Леонардо. Хотя вы можете приходить сюда по утрам, пока я сплю. Я договорюсь об этом с Рамиро.

После замечательной экскурсии мы выпили вина в герцогской гостиной, и я показал ему наброски нового оружия, над которым трудился весной, — боевая колесница с ножами и косами, бронированная машина, взрывающееся ядро и поглощающий меч щит. Началась самая приятная часть нашей беседы — мы, словно мальчишки, развлекались с новыми игрушками. Но особенно взволновался герцог, когда я сообщил ему, что Томмазо изготовит образцы этого нового оружия в своей лаборатории.

Разговор наш прервался, но после недолгой паузы его светлость произнес:

— Знаете, Леонардо, у меня сейчас впервые возникло чувство, которого я прежде никогда не испытывал…

Заинтересованно взглянув на него, я заметил, что его опущенный взгляд устремлен либо в пол, либо в пространство.

— В разговорах с большинством людей у меня возникало такое чувство, будто я общаюсь с некоей более низкой формой жизни… так, словно для общения с ними мне достаточно задействовать лишь малую часть моего ума. С вами, однако… — наши глаза встретились, — у меня возникает совсем иное чувство. Мне кажется, что ваш ум не менее, если не более, велик, чем мой. Для меня это является редким и вдохновляющим переживанием.

— Наши чувства взаимны, мой господин.

Он пристально глянул на меня:

— Нет необходимости льстить мне. Я больше уважаю правду.

— Могу заверить вас, что это не просто лесть, — произнес я, придав голосу большую искренность, хотя, по правде говоря, на это высказывание сподвигла меня именно лесть.

Мог ли я искренне считать, что этот юный воин превосходит умом Луку Пачоли [30] или Донато Браманте [31] ? Нет, но если бы мне пришлось сказать ему правду, то я подозреваю, что переживание Борджиа порадовало бы его гораздо меньше, чем ему хотелось. Никто не мог бы свысока отнестись к такому человеку, не пожалев об этом впоследствии.

30

Лука Пачоли (ок. 1445 — позже 1509) — итальянский математик. В 1496–1499 гг. под влиянием своего друга Леонардо да Винчи написал трактат «Божественная пропорция» (1509), содержащий теорию геометрических пропорций, в частности правила золотого сечения — деления отрезка в крайнем и среднем отношении.

31

Донато ди Аньоло ди Паскуччо, прозванный Браманте (1444–1514) — основоположник и крупнейший представитель архитектуры Высокого Возрождения. Его самой известной работой является базилика Святого Петра

в Ватикане.

И все-таки под его красивым лбом, несомненно, скрывался живой и пытливый ум. Чезаре Борджиа далеко не глуп, далеко не зауряден. В конечном итоге, однако, я понял, что должен — и буду — всегда льстить ему, никогда не говоря с ним честно, как с равным. Почему? Потому что Чезаре Борджиа не простой человек — он является воплощением власти. И благодаря этой власти он является одновременно и выше, и ниже обычного человека. Более того, я с определенностью чувствовал, что он понимает все это, так же как понимает теперь, что мы никогда не будем разговаривать с полной откровенностью. Как ни странно, я вдруг испытал минутную жалость к нему — к сидящему передо мной безжалостному блестящему завоевателю. Мне подумалось, что он должен ощущать себя страшно одиноким.

Я подавил зевок. Уже поздно. Допив вино, я встал и поклонился в знак благодарности. Герцог улыбнулся, вновь обнял меня, а когда я направился к двери, сказал:

— Полагаю, к вам сегодня заходил гость.

— Да, мой господин, — ответил я, удивленно обернувшись. — Франческо Содерини.

— Он попросил вас шпионить за мной для флорентийского правительства?

Несмотря на мою невинность, сердце заколотилось у меня в груди:

— Верно. Я пытался объяснить ему, что никогда не буду заниматься подобными вещами, но…

— … но он предположил иное?

Я кивнул. Герцог подошел к своему столу и бросил взгляд на какие-то документы.

— А что вы скажете, если я предложу вам воспользоваться его предположением… и сыграть роль двойного агента против Флоренции?

Шпион, крадущийся во мраке… шпион, двуличье и обман…

— Мой господин, я…

Увидев выражение моего лица, Валентинуа разразился смехом:

— Не переживайте, Леонардо. Я никогда не обременю вас таким предложением. Мне просто хотелось увидеть вашу реакцию. Отлично, теперь я знаю, что могу вам доверять. Подумать только — просить гения сыграть роль обычного шпиона… как только такая мысль могла прийти в чью-то голову? Хотя вы, боюсь, могли бы стать опаснейшим шпионом. Но полагаю, ваши интересы лежат совсем в других сферах.

Он усмехнулся, а я покраснел. Меня затопило чувство облегчения. Облегчения и восхищения. Я вдруг осознал, что мне доставляет удовольствие работать для этого внебрачного сына его святейшества, а не для лицемерных святош моей «родины».

17

Ферминьяно, 21 июля 1502 года

ЧЕЗАРЕ

Воздух дышал прохладой. Повеяло освежающим ветерком. Тьму — над восточными холмами — уже пронизывал тусклый свет.

Еще не рассвело. Во дворце Урбино я провел бессонную ночь. Все трудился — писал письма, строил планы. Боролся со страхами. Этот дворец производил впечатление тюрьмы. Опьяняющая жара, бесконечное ожидание.

Как приятно выбраться отсюда! Всего час верховой езды — и мир преобразился. Он наполнен моими придворными. Наполнен моими леопардами — мы отправились на охоту в окрестные холмы.

Время пролетело. Быстро. Мы преследовали, мы убивали дичь. Блаженная беспечность, блаженство прохлады.

Позже мы разделали оленя. Развели костер. Разрезали дичь, насадив на вертел и, поворачивая его, пожарили. Все устроились вокруг костра, перед нами сияло восходящее солнце; мы смеялись, болтали, ели, выпивали. Леопарды уснули.

Счастье. Короткая передышка. А потом…

Опять навалились заботы. Бесконечные тревоги. Страхи одолевали меня, подобно незримым насекомым. Они жужжали, кусались и жалили, я отмахивался от них… проклятье, оставьте меня в покое! Но они возвращались. Кружили, отступали и вновь атаковали. Заботы, тревоги, страхи.