Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

Блэк Сэмюэл

ДОРОТЕЯ

Черная ночь, порожденные бессонницей мысли терзали меня, копошились в мозгу, словно жуки в темноте… я спала с чудовищем… позволила себе сблизиться с убийцей. О чем я думала? Что я наделала? Как я могла, etc. etc? [20] И все-таки это было так естественно, так неотвратимо, это было — ах, почему бы честно не признать? — просто восхитительно.

Голос, запросто отправлявший людей на смерть, восхищался моей красотой; руки, удушившие бессчетное множество жертв, нежно ласкали мое тело; и воля,

воспламенившая огненным мечом всю нашу страну, завоевала мою собственную без малейшего усилия. Герцог настолько силен, что это пугало; но поверьте мне, его истинная сила исходила не от тех напряженных и гибких мышц, что так красиво вздымались под его кожей. Она крылась исключительно в его уме, в его натуре.

20

И так далее (лат.) — сокращенное от et cetera.

Половина кровати еще хранила его тепло; он только что выскользнул украдкой, решив, что я уснула. Вероятно, отправился устраивать очередные убийства или наслаждаться другими красотками; однако я вдруг поняла, что меня не слишком волнует ни то, ни другое. Что произошло со мной?

Ах, сейчас я жалею, что так легко сдалась; однако я испугалась, искренне испугалась, что он, отужинав со мной, попросту уйдет, а утром благородно передаст меня в руки венецианского эскорта. И с чем бы тогда я осталась? Скованная узами унылого брака, вечно сожалеющая о той возможности, которой я позволила ускользнуть из моих украшенных кольцами пальцев: подобно грубо разбуженному человеку, которого вырвали из великолепного сна, после чего он тщетно стремится вновь в него погрузиться.

Черная полночь, порожденные бессонницей вопросы. О чем я думала? Как я могла? Что я наделала? Что произошло со мной?

И ответы. Я вообще ни о чем не думала. Легко и почти не колеблясь. Я спасла себя от судьбы, которая хуже смерти. Я начала настоящую жизнь…

ЧЕЗАРЕ

Я пригладил бородку. Застегнул пуговицы. Прислонился к балкону и зевнул.

— Извините, господа, что заставил вас ждать. Но я чертовски устал. Видите ли, ночь прошла в наслаждениях.

Венецианский посол не отрывал пристального взгляда от принесенного им документа. Он огласил написанный там текст. Бумага в его руках дрожала. Дрожал и его голос:

— …оскорбление явно направлено как против важной персоны, так и против всего нашего государства, и вы можете представить, какое чувство породило сие деяние в наших душах, сознавая, что таков первый собранный нами плод, порожденный любовью и нашим уважением к вашей светлости.

— Гм-м. Кто это сочинил? Тут явно слегка хромает грамматика.

Посол промолчал. Агапито отрицательно покачал головой. Маненти продолжал безмолвствовать; его губы посинели.

Я склонился ближе к нему:

— Надеюсь, ваше правительство не подразумевает, что я имею какое-то отношение к… исчезновению этой дамы.

— Мы получили сведения. Нам известно, что это вы.

— У меня, как вы понимаете, нет ни малейшего недостатка в женском обществе, — заявил я, рассмеявшись прямо ему в лицо. — Чего ради стал бы я затрудняться похищением венецианской

дамы, учитывая, что любая дама Романьи готова более чем щедро одарить меня своей симпатией?

— Мы получили сведения. Все похитители были испанцами.

— Неужели я единственный в Италии имею испанские корни? Кроме того, совершенно очевидно, что это чьи-то коварные происки. Похоже, кому-то взбрело в голову дискредитировать меня. Одному из наших врагов… дабы посеять раздор между нами. Что же им для этого могло понадобиться? Всего лишь нанять несколько испанцев. Похитить венецианскую даму. Чтобы все выглядело так, будто похищение организовано по моему приказу.

Подмигнув Агапито, я сделал невинное лицо и, развернувшись к Маненти, воздел к нему руки. Взывая к его пониманию.

Он упорно таращился в пол:

— Нам известно, что это были вы.

Я понизил голос и угрожающе прошипел:

— Разве вы имеете право выдвигать столь нелепые обвинения, если у вас нет доказательств?

— Мы найдем доказательства.

— Может, вы желаете обыскать дворец? Прошу вас, пойдемте со мной… Я покажу вам мои спальные покои. Леди, с которой я провел эту ночь, еще спит в моей кровати. Обессилела, бедняжка. Ее зовут, так уж случилось, Доротея. Прошу вас… вы сможете убедиться, эту ли леди вы ищете и…

Я увлек посла к двери. Он вырвался от меня, оправил свой камзол:

— Прошу вас, не оскорбляйте мои умственные способности. А также и добропорядочную даму. Я отлично знаю, что ее не может быть в вашей постели! Я доложу о ваших словах… и о ваших поступках… в Синьории.

И он удалился… не удосужившись даже поклониться на прощание.

Брови Агапито поползли вверх:

— Вот вам и дипломатия…

12

Флоренция, 3 апреля 1501 года

ЛЕОНАРДО

Воспользовавшись услугами собственного запястья, я растушевал теневую штриховку, придавая глубину и объемность рисунку. Любая наука требует точности, но нет никакой причины для того, чтобы анатомический рисунок был некрасив. Я взглянул на половину черепа на моем столе — на срезе челюстной кости, где Томмазо распилил ее по моей просьбе пополам, видны четкие следы зубов — и вновь повернулся к рисунку. По линейке я провел линии вспомогательной сетки. На пересечении линий «a — m» и «c — b»… находится точка сосредоточения органов чувств. По крайней мере, так, кажется, говорил Аристотель. И если источник общего чувства действительно находится здесь, между зонами восприятия внешних образов и памяти, то… даннуюточку должно считать местонахождением души.

Череп оскалился полуулыбкой… ухмылялся, непостижимый. Нет, нельзя дать ускользнуть его тайне…

Из-за двери моего кабинета донесся громкий шум. Вздохнув, я встал и выглянул в мастерскую. Там царила обычная шумная суета — ученики, заказчики, кошки и курицы. Из лаборатории Томмазо слышен стук молотка по металлу. Но вот общий гомон прорезал четкий голос Салаи («Мастер, тут кое-кто желает вас видеть»), и я заметил на улице, перед входом в мастерскую, странную фигуру. Я направился в ту сторону. Вечернее солнце озарило стоящую у дверей роскошную белую лошадь.