Дары инопланетных Богов
Шрифт:
— Ты лжец. Ты всегда лжёшь. Ты совсем не такой, каким рисовался передо мной в моей юности.
— Я не умею лгать. Это у вас всё пропитано ложью. Ты так много уже выпытала у меня сведений о моём прошлом, маленькая птаха, но большая притворщица. Может, поделишься и своим прошлым? Кто же он был, твой муж?
— Ты сам не желал о нём слышать, едва я открывала рот, — но Нэе и самой уже давно не хотелось вспоминать годы жизни в цветочных плантациях. Да и были ли они жизнью? Скорее преддверием к настоящему, но не самой жизнью. Она не улавливала, живя там, неспешного течения времени, однообразно струящихся
Она отражалась в неподвижном и прозрачном зеркале лениво струящихся вод, не меняясь совсем, а менялся только цвет отражения от её бесчисленных новых платьев, которые никто и не видел, кроме её же собственного отражения. Выныривали полупрозрачные рыбки и принимали её саму за цветущий куст, склонившийся над течением. Она вводила в заблуждение бабочек своей душистой яркостью, и они садились на её тончайшие рукава. И только птицы её всегда разгадывали, как ни замирала она порой в своей такой же полусонной, как и всё вокруг, задумчивости. А где был Тон-Ат? Нэя никогда о том не знала. Его не было рядом почти никогда. И кто жил рядом по соседству? Никто не жил. И не было там никакого соседства. Никого не было. Одна любимая бабушка. Даже молчаливая обслуга появлялась не каждый день, в основном в дни приёмов гостей. Да рабочие с плантаций мелькали изредка, но всегда издали. К ней не приближался никто. Не смел? Так получалось случайно, что они всегда были вдалеке? Она не знала ответов.
— Однажды я позволила тебе войти в своё прошлое, — сказала она, чтобы что-то сказать, — но ты там наскандалил, всё во мне перевернул, разбросал, порвал любимое платье Тон-Ата, сломал браслет. Я опять всё прибрала, но дала себе обещание не пускать тебя в своё прошлое. Зачем оно тебе, моё прошлое? Если тебя в нём не было?
— А тебе моё прошлое зачем?
— У мужчин не бывает прошлого, у них есть только настоящее и стремление в будущее. Прошлое ценно для женщин. Оно дает опору им, если хочешь. Почему девушки бывают столь беззащитны впервые? У них нет никакой опоры.
— Не заговаривай зубы. Расскажи о своём Тон-Ате. Мне любопытно. Не буду же я ревновать к тому, кого уже нет.
— Он был химик, врач и отчасти парфюмер. Но больше ради игры.
— Парфюмер? Ужас! Муж — парфюмер. У них же обострённое обоняние. Думаю, оно мешает им любить женщин.
— Почему? Что же женщины все вонючки?
— Все люди не цветы, знаешь ли. Но очень хотят ими быть. Поэтому и рядятся в облака парфюма, скрывая свою звериную составляющую.
— Да уж. Какая у тебя составляющая, мне известно. Явил, и рада бы забыть… А весь твой последующий словесный аромат — всё равно был маскировкой. Ты опять открылся, ты не любишь меня. Тебе всё равно, кто рядом.
— Было бы мне всё равно, была бы другая. А не ты.
— Кто? Ифиса?
— Кроме неё нет, что ли, никого? Ты знаешь о том, что развитое обоняние — это атавизм? Все эти древние мозговые образования находятся в затылочной доле головы. У древних гоминид затылок был мощно развит. Вот как у Чапоса. Помнишь, как он вдыхал аромат еды? Мы же так не делаем. Да мы и не улавливаем большинство запахов вокруг. Так вот, они имели сверхчуткое в сравнении с нами обоняние, а также ночное зрение, и вообще зрение такое, что оно несопоставимо с нашим.
— Жалко, что утратили.
— Всё это было в соседстве с неразвитым лбом, скошенным, лишённым современной высоты и обширности. Когда же стали развиваться префронтальные зоны, то произошёл, как уравновешивание, процесс сжатия затылочной доли. Только так. Одно вместо другого. Или высокоспециализированный зверь, или мыслящий человек. И даже то,
— Значит, ваши полёты тоже атавизм? Желание расширить территорию обитания?
— Возможно, это главный двигатель развития. Когда раньше людей лишали мобильности, — границами, экономическими условиями, политическими устройствами, всюду разными, — люди теряли главное, живя на месте, подобно деревьям. Они часто теряли интерес к жизни, стремление идти вперёд и вперёд, за горизонт. И рождались теории, отвергающие развитие, прогресс. Вообще, это сейчас и не к теме. Не уводи меня. Расскажи о своём загадочном старце. Как он мог удерживать тебя в своих плантациях? Ты же не могла не иметь желаний?
— Отстань! Лучше ты расскажи мне о своей возлюбленной Азире.
— Не знал такой никогда… — Рудольф отвернулся, утонув лицом в сиреневой траве, хватая зубами душистые метёлочки сочных колосьев.
— Я и говорю, ты лгун!
— Ну, если ты так жаждешь полной откровенности, то не плачь потом о том, что я бестактный и грубый. Накормлю тебя такими вот помоями досыта, чтобы потом уже не лезла в чужую помойку! Она не могла быть ничьей возлюбленной. Она не умела трансформировать желания в высокие энергии любви. И моё очарование быстро свернулось. Стало низко, потом противно. Может, я и мечтал заменить Гелию, может, просто захотел изведать такого вот экстрима. Потом понял, что зверею. Предложил её Франку. У него горели глаза на неё. Он, вообще-то, ценитель, но не даёт себе воли, вообразив себя монахом. Он отказался. И зря. Он бы мог её спасти. От неё самой. Вылечил бы её. Сделал бы ей коррекцию психики. Она же дала бы ему то, чего ему так не хватает. А его возвышенной души им хватило бы на двоих. Самое забавное, или грустное всё же, что она залетела без всякой такой любви с обеих сторон. А так, стал бы я о ней и заботиться? Лечить. Твой муж-гуманист драл колоссальные суммы за лечение. Не случайно у него лечились лишь люди высших кругов. А ты плела о том, как он любил простой люд, как помогал. Помогал, когда видел любопытный экземпляр для собственных исследований.
— Где же ребёнок? — Нэя старалась уловить его глаза, но в них, зелёных и прозрачных, не было ни грусти, ни жалости к Азире, как и нежность к самой Нэе начисто испарилась. Он говорил о том, о чём уместнее было бы молчать даже под нажимом, но тут им овладела особая, злая уже игра.
— Умер. В той дыре, где она родила. Чапос украл у неё все деньги. Я уверен, у неё там ничего не было. Даже элементарной еды, не говоря о прочем. О лекарствах, например. Он сбросил её к нищим родичам и заставил их принять её силой угроз. В этом он «профессионал» в кавычках. У него же развита эта самая интердикция, он же реликтовый хищный гоминид.
— Что такое интердикция?
— Тот самый архаичный исток, откуда потом развилась суггестия.
— А это что?
— Вторжение в чужую психику, в подсознание в обход сознания, проще — подавление не обязательно силой угрозы, порой обмана, введения в заблуждение. Это и есть его сверх качество, как он воображает. Череп у него как из камня. Я уверен, его и булыжником не проломишь. Уж сколько зверских драк он пережил, и ни в одной не получил травмы. Не мне же было заниматься её проблемами? Да она и забыла меня, её голова была всегда пустой от любых воспоминаний. Да зачем ей было помнить о том, что мешало ей жить дальше, пусть и глупой её, никчемной жизнью.