Дары инопланетных Богов

Кольцова Лариса

Так вот об истории. На зелёной Земле в зелёной юности, среди зелени тихих парков, где и таились от шума и суеты все мировые хранилища знаний о былом, он увлёкся историей Эпохи глобальных войн, иногда именуемой странным ненаучным термином «Эпомигника», что расшифровывалось как «эпос мировых игрищ негодяев и каннибалов». Поскольку нити лжи и правды там были настолько неразрывно переплетены между собою, как в ковре, что разъединить их не представлялось возможным. Да ведь в детстве именно мифы и легенды читать интереснее всего, и крепче всего они впечатываются в память. Он был похож на юного монаха, с религиозным трепетом погруженного в экстаз познания других измерений реальности, не исключено что вымышленных. Ведь ничего из того, о чём он узнавал, вокруг уже не происходило. Он любил тишину, уединение и расширение собственного внутреннего пространства, в которое запихивал так много

шокирующих сведений, чужих мыслей и странных волнующих образов. За окнами река среди зелёных берегов лениво устремляла куда-то, нет, не бег, а медленное, едва зримое течение зеленоватых вод. Синее русское небо было безбрежным и волшебным, каким оно бывает не только в детстве и юности, а всегда в ясные дни. Никогда и нигде не было ему так хорошо, как там, пока не влез он с полудетским ещё умом в один из сложнейших периодов истории. То был даже не период, а великая и страшная Эпоха перехода, через который человечество вполне могло выйти и в никуда. Это была Эпоха в Эпохе, история русской революции и всего того, что за нею последовало. Это была, как тогда писали, ключевая точка бифуркации, когда перешло переключение всей планеты на новую фазу её трагического развития, её кровавого дальнейшего пути, свершений и провалов, её взлётов и космических прорывов. А потом опять чередование бесчеловечных гнусностей и падений, как в гнилые ямины, в исторические ловушки, всегда кажущиеся современникам безысходными и апокалипсическими. Что и неудивительно, ведь в каждую такую колдобину заранее заботливо ставили капканы… Кто? Да те же, для кого человек всегда был дичью, а себя они мнили… Да чёрт их знает, кем они себя мнили, обладая не индивидуальным, а лишь совокупным беспощадным интеллектом токсичной паразитарной структуры. Праведность вовсе не являлась неким расплывчатым понятием, каковых множество, как и самих слов. Неправедность — трупный яд, заражённые ею социумы протухают заживо. Она каким-то не поддающимся научному изучению образом напрямую связана со смертью. Причину смерти не найдёшь в отдельно взятом организме. Она таится в зоне взаимных связей всех живых существ между собою. История вовсе не являлась описанием прошлого, скорее разработкой жутких сценариев будущего, попыткой его программирования в интересах тех же паразитарных структур. Оппозиционеры от истории третировались, осмеивались, безжалостно изгонялись и даже уничтожались. Любовь к истории пропала, она перестала вызывать экстатическое состояние, ни с чем несравнимое. А чтобы совсем не соскучиться, он стал изучать скучную минералогию, так и не ставшую настоящей возлюбленной, каковой была отринутая и лживая Клио — муза истории.

Незнакомая особа приехала к его матери, а сам он помогал матери разбирать старинные минералогические коллекции. Рита, кто она была? Он не знал. Да и много ли узнал потом? Она выглядела как девушка, но как выяснилось, её и женщиной можно было назвать с трудом. Она была таким же космическим прорывом в будущее, но уже в сфере человеческой природы. Возможно, и его мать, с которой они были подруги, была её гораздо моложе. Но узнать это доподлинно было невозможно, да и к чему?

— Что это, Карин? — спросила Рита, обращаясь к матери, игнорируя его. А он стоял в углу, уткнувшись носом в пыльные стеллажи с минералами. Возился с настройкой мизерного робота для чистки драгоценных образцов. Она взяла со стола старый том. Стала листать

— Он это читает?! — спросила она изумлённо, в то время как «он» стоял рядом. Она продолжала его, вроде бы, не замечать. Высокая, стройная, длинные блестящие волосы были перехвачены кристаллической заколкой, она обернула к нему лицо. Свет из витражного под старину окна музея упал на неё. Разноцветные пятна окрасили в красные и жёлтые оттенки её белейшую блузку, белые атласные брючки, стягивающие мальчишеские и мало женственные бёдра. Ему такие фигуры не нравились. Он любил девушек с ладными, хотя и не крупными формами, но лицо… Оно показалось вспышкой, он даже зажмурился и быстро отвернулся.

— Он странный, — сказала мать, — тоскует по прошлому. Вот, говорит, была жизнь! Неужели стоило пролить моря крови, забетонировать столько человеческих могил в небытие, чтобы оказаться в пресном и пошлом раю?

Девушка Рита листала старый том, — Смотри, Карин, — она подошла к матери, доставшей из запасника древний венец какого-то королька. Он тоже был весь в каменьях. Мать посмотрела мельком на портрет одного из персонажей той эпохи.

— Никого не напоминает? Вылитый Артём, да? — прекрасная девушка засмеялась, и он невольно отметил, что смех её нисколько не украшает, а даже портит безупречную лепку её буквально лучистого лица. Всё

равно, как если бы вдруг засмеялась каменная статуя. Зрелище жутковатое. Он впервые видел подобную странность лица молодой женщины. Перестав смеяться, она вновь засияла своим без преувеличения совершенным ликом, продолжая вести себя так, будто Рудольф до того карапуз, что его и в расчёт можно не принимать. — А тут кто? Тухачевский, — прочитала она, — что же, характерное лицо. Хотя и жестокое весьма.

— Он, кажется, плохо кончил, — равнодушно отозвалась мать, — имел замашки на это, — и мать показала старый венец-корону.

— Нет. Пусть будет похож на этого, — мать с насмешкой указала на лысый череп Котовского, — тоже был парень отнюдь не бездарный, хотя и с уклоном в криминал. Его даже похоронили в пирамиде, сделав из него мумию.

— Он тоже плохо кончил, — сказала Рита, смеясь.

— Да они все такие, воители — властители, герои — идеалисты. Риск то, без чего они не могли, не умели жить. И потом, все мы как-то кончим свои суетные дела в этой Вселенной. Хорошо или плохо, за той чертой, где мы и окажемся, с подобными определениями соваться бессмысленно.

— Ну, нет, — не соглашалась Рита, — Человек заслужил уж если не саму вечность, то хотя бы право на счастливую смерть. Котовский мне нравится, но он не похож. Череп у него роскошный, это правда. Вообще, есть мужчины, которых уже не представишь с волосами. Они словно рождаются лысыми, и им это идет, придаёт мужественность. Не всем, конечно.

— Да уж, — лениво отозвалась мать. — Если мужественности нет, ничем ты её не придашь, ни лысиной, ни косой, ни бородой с лопату.

— Правильно говорить «борода лопатой» — русское старинное выражение, — поправила Рита. — Возьмём, к примеру, Артёма. Череп роскошный, лоб великолепный, сверкают совершенно неземные глаза! Я когда его увидела впервые, решила, что он звёздный пришелец какой-то. Из высшей по сравнению с нами расы. Ну, а вдруг его там подменили? И вместо прежнего мальчишки вернулся кто-то, лишь внешне ему подобный? — Она резко прервала свой рассказ. Тогда Рудольф, задетый её невниманием, подал голос из своего угла.

— Как легко давать характеристики, да ещё насмешливо уничижительные людям других эпох, жившим в непредставимых для нас условиях, верящим в высокие идеалы, чтобы они там ни совершали в своих заблуждениях. Это были люди, пробившие своими неординарными лбами себе дорогу в истории, и давшие людям будущее, которое они могли утратить навсегда. Гении возникали из ниоткуда, словно падали со звёзд. Не в пример некоторым заспанным королькам старого мира, которые уже рождались на верху своих замшелых пирамид с претензией на личную, якобы самим Богом назначенную им власть — загонять народы в тупики и бессмысленные бойни.

— А ты, — спросила она, выслушав его, — Почему любишь историю? Тебе действительно скучно жить?

— Да, — буркнул он из своего угла, делая тотчас после изречённой и гневной отповеди двум насмешливым дамочкам вид полной своей занятости.

— Где учишься?

— В геологоразведочной Академии.

— Не хочешь поступить в военную космическую Академию? Вот где веселье! Обучишься и будешь летать на планеты к монстрам, живущим в прошлом. Я договорюсь о собеседовании. Ты попадёшь сразу на более старший курс, хотя те, кто там учатся, сам процесс обучения начинают с детского возраста. Да тебе оно и лишнее. Вон ты какой, богатырь!

— Ты бы видела его отца, — сказала мать, сделав гримасу высокомерно- насмешливую, с какой всегда говорила об отце. — Бронтозавр. И мозг такой же. Медлительный и соображающий всё задним числом. Но туша грандиозная.

— Не обижай его, — шепнула Рита ей почти на ухо, но он услышал. — Так я отлично знакома с Ростиславом. Была, — продолжила она уже обычным, не громким, но очень чётким голосом. — Сейчас он демонстративно избегает контактов со всеми прежними коллегами. Ростислав нисколько не вял и не медлителен, он всего лишь чрезмерно вдумчив и не всегда оправданно добр ко всем. Доверчивый и открытый человек, не принимающий к сведению те отрицательные качества других, которыми не наделён сам.

— Скажи проще, он глуп! — мать повысила голос и покрылась румянцем гнева, что было всегда, если кто-то принимался рассуждать об отце Рудольфа. Тут Рите был послан сигнал, не трогать эту тему, но Рита лишь понимающе улыбнулась. В отличие от смеха, лёгкая улыбка её украшала.

— Нисколько! Ростислав таков, что для любой женщины он ценное приобретение в мире изнеженных инфантилов или поголовных эгоистов.

— Так уж и для любой? Уверена, нашлись бы такие, кто тебя опровергли бы!

— Кто же ещё, кроме тебя? — Риту ничуть не беспокоил затронутый больной нерв души подруги Карины.