Дары Кандары.Сборник
Шрифт:
дрожащим ртом и твердил что-то о всеобщем собрании с целью исключить из рядов. Ос подвинул его и
вышел.
Во дворце пировала паника. Вооруженные моряки охраняли подходы к зданию, солдаты возились у
главной дворцовой пушки, поспешали курьеры в парадной форме. К Другу Народа Оса пустили не сразу.
Брок сидел с незнакомым министром. В кабинете было накурено, стол завален бумагами, пол – заслежен.
Брок поднялся и обнял за плечи друга. Хорошо, что ты понял меня, твердил
поддержать в столь опасный и трудный момент. Ос опешил. Нас хотели убить, повторял Брок, подготовили
заговор, обещали развесить на фонарях. Ос рискнул возразить, что своих словоплетов знает, они слишком
талантливы, чтобы играть в политику. Вот и ладно, ввернулся новый министр, вот и проверим. Вот
признаньица. Вот показаньица. А вот протокольчик допроса, извольте... Друг Народа кивнул, мол, у этого
все признаются. Одаренный, выдающийся человек. Об стекло с заунывным гудением билась желтая муха…
Ночью Ос побеседовал с Анной. Объявил, что намерен оставить пост, объяснил, почему. Не меняясь в
лице, Анна ответила, что жене подобает идти за мужем. А дочь их останется сиротой в Очаге. И, если
выживет, вырастет нищенкой, грошницей, как отец. Ос попробовал дать пощечину, но жена увернулась. И
продолжила толковать. Что он, Ос, еще в фаворе, коли будет умен, сможет держаться долго. Короли не
бросают приятелей детства, если те их не предают. Что счастье Иды в ладонях ее отца. Если сложится,
может быть, их красавица станет матерью новых принцев – дети любят друг друга. Вот только кто позволит
мальчишке Брокену взять в жены отродье самоубийцы? Ос молчал, слушал. После хлопнул дверью и
никогда больше не заходил к жене в спальню.
Ос говорил с Броком еще раз, за два дня до суда. Он был прост. Дар штука тонкая, редкая, а
словесники люди пуганые и нервные. Одного вздернешь, пять в уме повредятся, десять вовсе разбегутся –
ищи их потом. Кто тогда говорить с площадей будет, заплечных дел мастера? Они б, может, и рады, да кто
их слушать-то станет?! Дар учить надо, гранить, шлифовать. Вот он, Ос, сколько лет учил – а вы всю работу
к стенке. Друг Народа сперва разгневался, но, поразмыслив, признал правоту Оса. В этот раз мальчиков
удалось отстоять.
…А потом был Большой Парад – двадцать лет исполнялось Городу Солнца. Ос стоял на трибуне,
внизу колыхалось людское море. Метались флаги, мелькали лица, блестели каски рядов конвоя. Ос вдохнул
полной грудью пьяный весенний воздух, раскрыл ладони, в приветствии – и слово умерло на губах. Он
почувствовал, что бессилен. Отвратительно, безнадежно, как старик перед юной шлюхой. Ос шатнулся, его
подхватили под руки, увели во дворец.
Он
говорят снаружи: Лурьи, Барт, Хонц… И на каждую фразу – восторженный рев толпы. Город Солнца
отстроил стены.
С того дня Ос по мере сил избегал выступлений на публике. В крайнем случае, брал с собой Лурьи,
но обычно отговаривался работой. Министерство печатных дел и вправду хотело многого. Ос удвоил,
утроил, ушестерил бдительность, пытаясь по мере сил уберечь своих необузданных «мальчиков». Не всегда
удавалось, да и слуги Друга Народа уже не так просто выпускали добычу. Но пока Ос держал оборону.
Он старался, чтобы свободного времени не оставалось, ночевал в кабинете, отказался от отпусков.
Но, бывало, бессонница хватала его за грудки. Ос спускался по гулкой лестнице, брал ключи у сонного
сторожа и долгие ночи бродил по притихшей столице. Он смотрел – слово «мост», слово «снег», слово
«осень» – как фигуры в колоде карт. Стало проще – вместо образа камня являлся булыжник, вместо символа
рыбы – живой малек в мелкой луже прибоя. Сам же мир оказался урезан, обесцвечен и опреснен. Ос бродил,
щупал стены, гляделся в черную воду, гладил свежие листья кленов, угощал пыльным сахаром терпеливых
извозчичьих лошадей. Видел небо – неизменное, безразличное, звездное или облачное. Небу было накласть
на проблемы души придурка квартала рыжих.
Как-то сразу ушло здоровье. Потянулись врачи, лечебницы, унизительные процедуры, недели покоя в
стерильной крахмальной клинике. Ос лежал на странице наглаженной простыни, словно выцветший лист из
девчоночьего гербария. Умница Ида навещала его каждый праздник – малышка хорошо выросла. В белых
гольфиках, форменном буром платьице с кружевной пелеринкой, под которой уже красовались грудки,
ясноглазая и улыбчивая, она была прелестна. Ос сквозь дрему слушал болтовню дочки об уроках, маме и
братце Брокене, о щенках и прогулках и книжках с картинками… Слава богу, у нее не прорезалось дара – а,
бывало, способности шли по наследству.
Друг Народа тоже посещал Оса, но визиты его становились короче, а речи все холодней. Из намеков
ревнивого Хонца складывалось, что Лурьи наконец-то стало тесно второе место, но решение еще не было
принято. Ос гадал – позволят ли уйти на покой или выпало, наконец, время расстаться с жизнью. Страх
умереть проснулся вместе с болезнями, и все драгоценней казались казенное ложе, дряблая пища и снулый
воздух палаты. Каждый вечер Ос боялся закрыть глаза – вдруг не станет белесого потолка, трех шаров в